— Это моя жизнь, я имею право сделать свой выбор и вести себя так, как угодно мне. И она точно так же, посмею заметить. Заебали, — он фыркнул, и стремительно двинулся на выход, толкая рукой кресло, чтобы Кирилл провернулась на пол оборота.

— Мы же все хотим, как лучше, — Кирилл с настоящей обидой поджал губы, бросая взгляд на пепельницу, с которой ещё вился остаток дыма с чужого окурка.

Он думал о ней. Старательно перебирал воспоминания, как крупицы, чтобы убедить себя в том, что ему не показалось. Сегодняшний разговор назойливой мухой сквозили мимо, напоминая о себе. Это всего лишь на месяц, а после она действительно улетит. И он знал это, действительно знал. Понимал, что это скажется на нём, что это закончится плохо, при любом раскладе. Но ничего не мог с собой сделать. Каждый раз её улыбка возникала перед глазами, неоновой вспышкой, фейерверками, заставляя дрожать. Каждый раз разная, словно меняющийся по сезонам напиток в японском магазинчике. И от этого он ощутимо проваливался, как будто яма уже была заготовлена заранее. Это добивало, лишало сна, заставляло мучатся и переворачиваться с одной стороны на другую.

Я нравлюсь тебе? Ты хочешь отношений? Непростых. Серьёзных отношений. Я не хочу, чтобы ты улетела, потому что ты можешь уже не вернуться. Почему это так тяжело? Почему ты так мне понравилась?

Илья закрывал глаза, видел её лицо, открывал глаза и форточку, чтобы дышать было легче. Включал и выключал вентилятор. Было душно, холодно и жарко. Мир издевательски подсовывал шум за окном, но делал его недостаточным, чтобы перекрыть голос в голове. Он не знал уже, чего на самом деле хочет.

Вчера он глупо решил показать ей самое страшное, что может с ним случится. Самое ужасное, что всегда отталкивало от него людей. А она сказала, что это безумство и сумасшествие. И что это захватывающе. Кирилл прав. Это просто эмоциональный подъём. Она никогда не сталкивалась с этим, а теперь хватается за ощущения, как за соломинку. Надышится, а потом остынет. Но она так смотрит. Её глаза глубоки, её мысли кажутся ему взрослыми. И это мучило его. Мучило сильно, долго.

15 глава

Март, 2012 год.

Франция, Париж.

Адалин должна была радоваться и пищать от счастья. Брат встречается с лучшей подругой, отец перестал заикаться о “пагубном влияние” Дафны, и Ада даже заново начала хорошо общаться с Эдвардом. Всё шло как нельзя лучше. Адалин стоило мечтать о такой жизни, а на деле она слишком много думала и вела себя слишком отстранённо, что не могло не привлечь внимание Жени по ту сторону экрана ноутбука.

— Я думала, что тебя это обрадует. Ну, знаешь. Как в лучших традициях какой-нибудь подростковой комедии или слезливого ромкома. Лучшая подруга и брат… Хотя зная твоего брата, я чувствую приближающуюся драму.

С Женей они преимущественно говорили на русском, чтобы у Адалин была хоть какая-нибудь практика произношения и, пожалуй, именно эти созвоны избавили её от надоедливого иностранного акцента. А ещё для Адалин эти разговоры были маленькой терапией. С Павлецкой общалось гораздо проще, чем с Тоином или Ником, пусть с ними обоими она и выросла в одной песочнице. В конце концов, только Женя разделяла беспокойства Ады, в то время как Фейн и Атталь лишь нерешительно пожимали плечами и скидывали всё на дружескую ревность.

— Я тоже думала, что это будет радовать меня, — Адалин отодвигает ноутбук на безопасное расстояние, ложась на кровать так, чтобы можно было бездумно уставиться в потолок. — Помнишь я рассказывала тебе, что устроил отец, когда узнал, что я пела на школьной вечеринке?

Адалин поворачивает голову в сторону, чтобы скользнуть по задумчивому лицо Павлецкой, которая уставилась куда-то вниз — по всей видимости, красит ногти бордовым лаком.

— Да как тут его истерику забыть. Ты весьма красочно передала каждое его слово. Правда в актёрство тебе лучше не идти. Его взгляд у тебя не получается даже с учётом того, что ты его дочь, — уголки губ Жени нервно дёрнулись, когда она довольно выставила руку в сторону, растопырив пальцы, и принялась дуть на лак, пока пальцы второй руки схватились за горлышко бутылки.

— Недавно Тоин ляпнул, что вечерами мы не уроки учим, а тусим в клубы его мамы. Ну… я пою за небольшое вознаграждение, а Тоин тусит. И отец… он ничего не сказал. Словно слов Тоина и не было сказано. даже моя мама замерла и навострила уши, и мне точно не послышались слова Атталя, — Ада внимательно следит за тем, как лицо Жени постепенно вытягивается, а бутылка замирает около её лица. — Ты понимаешь? Он ничего не сказал. Ни при Тоине, ни после, ни припомнил мне это спустя неделю. Это… странно. И я должна бы прыгать до потолка, что наконец могу заниматься всеми любимыми делами, а не только кататься с ним в фирму и слушать эту нудятину, но я… я… Ник говорит, что я надумываю. Что у меня крыша съехала, и помыслы Эдварда чисты, но так много совпадений, стечений обстоятельств, что я жду удара в спину.

Павлецкая молчала. Она медленно поставила бутылку на стол, пока её глаза всматривались в Адалин так пристально, что ей пришлось повернуть голову и упереться глазами в потолок. Где-то точно должен быть подвох. Адалин хорошо знала игру отца и брата — и пока складывалось впечатление, что они оба просто двигали фигуры по шахматной доске, чтобы Адалин лишний раз понервничала.

— Может быть, Николас прав?

— О, нет. Павлецкая, я думала ты на моей стороне, а ты играешь против меня, — Адалин тихо застонала, прижимая ладони к лицу.

— Нет-нет-нет, Ад. Послушай. Твой троюродный братишка прав, пусть я и не разделяю любви к твоему брату и отцу, но… Ты подозреваешь Эда во всех смертных грехах человечества. Ещё скажи, что он виноват в перенаселении планеты, грязи в море и глобальном потеплении. Эд говнюк редкостный, но не настолько же он ужасен, чтобы навредить Дафне, — её голос стал немного тише. — И нет, принцесса Ада, я не на стороне твоего семейства, я сохраняю трезвый нейтралитет.

— Я не хочу, чтобы он навредил Дафне. Ни физически, ни душевно. Вот и всё, — Адалин сжимает губы до боли, зажмуриваясь. — У меня… предчувствие.

— Предчувствие? А я то думала ты в такое не веришь. За тебя! — Женины пальцы снова хватают горлышко бутылки, и она делает глоток, прикрывая глаза. —