Рыков подошел к небольшому, выделанному кафельной плиткой уличному туалету. Народу тут была куча. Поток закончил с рывком, и председатель соревнований объявил перерыв между упражнениями. Подходил черед толчка.

Молодому тренеру не хотелось в туалет. Крутился он тут совсем по другой причине. В сторонке, дожидаясь, пока дети освободят туалет, ждал Петр Гришковец.

— Петр Николаевич, — подошел к нему Рыков, делая вид, что просто хочет поболтать. — Все хорошо? У Медведя рывок отлично пошел. В третьем подходе тридцать восемь вырвал. Теперь ему меньше полтинника толкнуть надо.

— Судейство, Вадим — дело тонкое. Тут надо с умом подходить.

— Значит, все так и надо? — Спросил нахмурившийся Рыков.

— Не переживай. Нормально все будет. Вот увидишь. Сам знаешь, какая на соревнованиях бывает жаркая борьба за толчок.

* * *

— Ну что? Поговорили с Максимом Валерьевичем? — Спросил я у дяди Кости.

— Я хотел поговорить, — буркнул тот тихо, — но…

— Понятно, — кивнул я. — Тогда давайте вместе сходим. Вместе поговорим.

Раздался протяжный звон. Это закончился перерыв между упражнениями.

Константин Викторович горько посмотрел на меня.

— Нет, — сказал он. — Стыдно мне уже. Я сам поговорю с Максимом. Что я как маленький весь день хожу, от него прячусь?

Не ответив, я только вздохнул. Покачал головой. По правде сказать, я уже не сильно верил Константину Викторовичу. Показалось мне, что все еще слишком сильна в нем та рана, чтобы он мог через нее переступить. Тогда я решил, что, чего бы мне это ни стоило, я сам поговорю с Иващенко. И пусть, сложно будет добиться того, чтобы выслушали ребенка, я приложу к этому все силы.

— Хорошо, попробуете после соревнований, — только и ответил я.

Минут через пятнадцать объявили мое имя. Первый подход на толчок начинался у меня с пятидесяти килограммов.

Я взошел на помост. Глянул во внимательные глаза Максима Валерьевича, следящего за упражнением. Потом опустил взгляд вниз, на штангу. К бесстрастному лицу Гришковца я уже привык. Но расслабляться было нельзя. Хоть рывок он судил честно, я ждал от него подлости.

Подойдя к штанге, я взял гриф в замок. Он был шершавый, как говорят, «злой», не чета тем, которыми мы тренировались дома.

Сняв штангу, я принял ее на грудь. Как только стал поправлять вес, чтобы толкнуть, в воздух взлетели два красных флажка. Сигнализировали правый и передний судьи-рефери.

— Опустить! — Дал команду Гришковец, после мерзко колотящего виски звонка. — Опустить вес!

Он махнул рукой. Этот гад увидел где-то ошибку при подъеме на грудь. Но я знал, что ее не было. Просто не могло быть. Вот. Началось.

— Опустить штангу! Вес не взят!

Я нахмурился, опустил штангу с груди. Прозвучал короткий сигнал. Это жюри подзывало к себе судей. Гришковец и второй судья, поднявший красный флаг, направились к столу жюри. Стали там что-то объяснять. Гришковец хлопал себя по бедру.

— Подумал, что я коснулся бедер предплечьями, — проговорил я. — Но я знал, что не касался.

— Вес не взят, — проговорил в микрофон Максим Валерьевич.

Нахмурившись, я сошел с помоста.

— Началось, — сказал я, возвращаясь к дяде Косте. — Он меня щас валить начнет.

— Я не видел ошибки в твоей технике, — нахмурил тренер брови.

— Потому что не было там никакой ошибки. Он меня засуживает.

Константин Викторович скрестил руки на груди.

— Еще два подхода, — сказал он.

— Будет то же самое, — ответил я. — Он меня засудит. Надо что-то с этим делать.

— Уже ниче не сделаешь, вызвали следующего, — сказал тренер, прослушав новое объявление из динамиков.

Следующий мой подход был минут через десять. И ожидаемо закончился неудачей. Только теперь двое боковых рефери выбросили красные флажки. Жюри снова подозвало их, и Гришковец, под нажимом их «аргументов», решился сменить свой белый флажок на красный. Основанием послужило то, что я, якобы, недовернул локти, принимая штангу на грудь. Мне стало ясно, что трое судей работают четко и слаженно. Все они в одной упряжке.

— Заразы, ты посмотри на них? — Сказал Константин Викторович, когда я вернулся в коридор. — Неужели и третий запорют?

— Запорют, — сказал я.

— И что делать?

— А ничего. Пойду толкать. Если меня остановят в третий раз, это уже статистика. Тут можно вопросы задавать.

— А ведь верно, — нахмурил брови Константин Викторович. — Тут уже жюри поднапряжется: три подхода, и все остановлены за ошибки в технике. Причем едва видимые.

— Если только они не придумают чего-нибудь новенького.

Ожидая последнего подхода, я направился в разминочную

— Ну че, Вова, — заулыбался Марат, сидевший с нашими, на лавочке. — Не так уж и хороша твоя техника, выходит, а? Ошибка на ошибке. Толчок у тебя, дружок, не доработан.

Ничего не ответив на его провокацию, я только пошел к свободному месту на лавке.

— Э! Ты че, зазнался, что ли⁈ Ану! Отвечай, когда с тобой русским языком разговаривают!

Марат встал, пошел за мной.

— Чего тебе надо? — Обернулся я.

— Вот и всплыло все на первых же соревнованиях! Что ничерта ты не талант, а простой выпендрежник!

— Угомонись, — сказал я, видя, что окружающие мальчишки напряглись, заметив нашу перепалку.

— Выпендрежник, а еще клеветник! Да только сам ты из себя, выходит, ничего и не представляешь!

— Марат, не позорься, — сказал я. — Ты как дите себя ведешь.

— Нет, — разозлился он. — Это ты себя ведешь, как дите! Цепляешься ко всем: к нам с этими таблетками, к Вадиму Сергеевичу, а сам просто завистник!

— Ребят, уймитесь, — встал с лавки незнакомый крепкий парнишка. — Если вы хотите свои какие-то отношения выяснить, давайте не здесь.

— Ну!

— Да! Хватит уже!

— Разминаться мешаете!

— Слыхал? — Кивнул Марату я. — Ты позоришь всю нашу группу.

— Я позорю?.. Это я-то позорю?.. — Зашипел Марат, — Ану, быстро возьми назад свои слова!

Я только промолчал, глядя на него волком.

— Не возьмешь⁈ — он пошел на меня, напирая грудью. — Ну тогда я тебя щас сам заставлю!

Он толкнул меня в плечо, я ответил. Мы схватились, стали топтаться на месте. Изо всех сил я старался захватить или оттолкнуть Марата. Вокруг засуетились, ребята стали кричать, бросились к нам.

— Ты помнишь… что про нашего