Вадим и правда знал. Помнил он рассказы о том, как лет пять назад, на весь «Машиностроитель» гремел скандал между Гришковцом и Медведем. Тогда Сергей обвинил Гришковца в нечестном судействе. В том, что он, используя правила судейства, заваливал спортсменов, кто был ему неприятен, или просто на цыпочках перед зампредседателя не ходил, не стелился. И Сергей не унимался, стараясь сместить Гришковца с должности.

Спасало последнего только одно — трагическая смерть Медведя в аварии, перед межобластными соревнованиями.

Знал также Вадим и то, что Медведь обвинял Гришковца за дело. Что на важных соревнованиях, тот и правда подсуживал нужным спортсменам и валил неугодных. Естественно, за взятки. И при этом, под покровительством первого зама Коваленко, чувствовал Гришковец себя вполне вольготно. Вадим все знал и не осуждал Гришковца. Не осуждал по двум причинам: во-первых, Гришковец был его тестем, а во-вторых, всякий раз, (хотя бывало это в последние годы и нечасто) когда Петр Николаевич сидел в судейской коллегии, ребята Рыкова занимали призовые места.

— Был этот Серега Медведь последней сволочью, — буднично проговорил Гришковец. — Сволочью, что даже своего места не знает. Никакого у него чувства такта не было. Не уважал он авторитетов. Не уважал людей, кто своими талантами высоко забрался по карьере.

— Мальчишка его такой же, — сказал Рыков. — Мне дерзит, в кабинет директора входит без приглашения, в общем, как так и надо.

— М-да… Яблочко от яблони. Так что ты говоришь? Он с этим старым дураком Костей Перегудиным замахнулись на разряд? Да еще всего за лето?

— Ага, — хмыкнул Рыков. — Мальчишка мечтает о большом спорте. Сейчас на ноги встанет, опериться, и, глядишь, пойдет по стопам отца.

— Горластый, значит? — Глянул Гришковец на Рыкова.

— Еще какой. Может лишнего разболтать. Точно на рожон полезет, — ответил тренер, припоминая вчерашний случай в раздевалке.

— Ну лады, — кивнул судья. — Раз уж ты просишь, Вадим, помогу я тебе с этим маленьким прохвостом. А в сентябре на соревнованиях, не видать ему никакого разряда. Будь уверен.

* * *

— Все у нас в отпусках да отъездах, — проговорила молоденькая комсомолка, работающая в конторе машинисткой, — но раз у вас очень важный вопрос, думаю, зам вас примет.

Руководство спортивного общества «Машиностроитель» заседало в П-образной трехэтажной конторе, расположившейся неподалеку от самой громады машиностроительного завода. Правое ее крыло занимал профсоюз. Почти весь третий этаж отдали городской ячейке комсомола, а два этажа левого были конторой спортивного общества «Машиностроитель».

Я все же уговорил Константина Викторовича сходить в понедельник в СО, чтобы написать заявление по поводу Рыкова. Теперь его дела с анаболиками нельзя было оставлять просто так. Нужно принять какие-то меры немедленно. Иначе Рыков сделает ход первым. А может быть, уже сделал.

Хотя дядя Костя и упирался, но я все же убедил его взять меня с собой. Все же, именно я застукал Рыкова с таблетками.

Машинистка проводила нас по длинному коридору второго этажа.

— Вам сюда, — сказала девушка, указав на дверь. — Подождите, я сейчас спрошу. Может, она занят.

Девушка постучала и заглянула за дверь. Потом и вовсе исчезла в кабинете, закрыв за собой вход.

— М-да… — Проговорил Константин Викторович. — который явно волновался. — Плохое у меня предчувствие. Очень плохое.

— Почему? — Спросил я.

Вдруг комсомолка вышла из кабинета, снова прикрыв за собой дверь.

— Все хорошо, — улыбнулась она. — Гришковец сейчас вас примет.

Глава 19

— Можно заходить? — Спросил я.

— Да-да! Конечно, — поторопилась ответить девушка. — Проходите. Ну, я пойду. До свидания. У меня еще работа!

Девушка уцокала на своих низеньких каблучках прочь. Константин Викторович проводил ее тяжелым и хмурым взглядом.

— Хреново дело, — признался он.

— Почему?

— Потому что про Гришковца нехорошие слухи ходили раньше. Он часто служил судьей-рефери на соревнованиях. Причем главным. Следил за правильностью исполнения подходов. Ну и поговаривали, спортсменов заваливал. А кому надо — подсуживал.

— Слухи, надо думать, не подтвердились? — задумал я.

— Верно. Он до сих пор зампред в Машиностроителе. Ну и, иной раз, соревнования судит. Папка твой так и не смог доказать, что он нечестный судья. Говорят, в сентябре ваши межрайонные тоже будет судить.

— Мой отец? — Нахмурил я брови.

— Ну… Ну ладно, пойдем, — поторопился перевести тему Константин Викторович. — Чего мы тут шепчемся, как заговорщики?

Тренер схватился было за ручку двери, но я потянул его за рукав рубашки.

— Расскажите мне потом, что там было между отцом и этим Гришковцом.

Константин Викторович покивал.

— Расскажу. Ох… Не верю я этому Гришковцу. Он плохой человек. Не дождешься от него помощи с Рыковым.

Тренер было замялся. Добавил:

— Мож, не пойдем, а?

— Пойдем, — решил я.

— Зачем, Вова? Толку от этого?

— Если он будет судить соревнования, хочу на него посмотреть.

Константин Викторович чуть-чуть погодя, кивнул. Потом открыл дверь, и мы вошли.

В широком кабинете, за большим налаченным столом сидел крупный мужчина. Одетый в белую в мелкой клеточке рубашку, он что-то писал на документе, отпечатанном машинкой.

У мужчины было вытянутое лицо с полноватыми щеками и пышная, тронутая сединой шевелюра. Крупные его руки говорили о былой спортивной карьере. Большой живот — свидетельство возраста и долгой сидячей работы, натягивал рубашку.

— А, Константин Викторович? — Подняв взгляд, он узнал моего тренера. — Проходите-проходите. Чего вы хотели? Лена говорила, у вас что-то строчное. А кто это с вами?

Мужчина натянуто улыбнулся, однако взгляд его оставался странным. Каким-то пренебрежительным, что ли. Он явно только пытался изобразить свое приветливое настроение.

— Володя Медведь меня зовут, — сказал я.

— А! Медведь? Наслышан-наслышан. Я был знаком с твоим папой. Он был отличным спортсменом. Соболезную твоей потере, Вова.

— Спасибо, — суховато ответил я.

— Вы присаживайтесь-присаживайтесь!

Мы взяли стулья, стоявшие у стены, поставили перед замовским столом. Уселись.

— Ну так, Костя, по какому ты вопросу? — Гришковец показал в улыбке большие, похожие на конские, зубы.

Гришковец улыбался нам, но этот его взгляд… Было в нем что-то странное. Что-то говорившее о том, что он ждет от нас совершенно определенных слов. Что уже знает, что мы ему принесли. Нам остается только это проговорить.

—