— Племянник мой… Никто не посмел принять вызов нашего батыра. Что вы на это скажете? Что нам предпринять? — спросил Абиль, тем самым давая понять высокому гостю, что передает бразды состязания в его руки.

— Разрешите!

Ташкалла склонил голову перед беком, голос его дрожал от нетерпения.

— Разрешите, бек.

Насриддин-бек даже растерялся.

— Что тебе?

— Разрешите, бек! — повторил все тем же дрожащим голосом Ташкалла, и видно было, что ежели он не получит разрешения, то либо своей волей ринется, либо, оставшись здесь, разрыдается от обиды.

Насриддин-бек замешкался с ответом, Абдурахман же улыбнулся одобрительно, давая тем самым свое согласие. Тогда и Насриддин-бек благословляющим жестом простер ладонь.

— Да поможет тебе покровитель воинов, Ташмат-батыр… Аминь!

И Насриддин-бек бросил быстрый, опасливый взгляд на поле поединка, крепко прикусив нижнюю губу.

Ташкалла поклонился трижды, как положено; нестройный хор голосов благословил храбреца. Ему подвели каракового коня под седлом. Стоявший позади Насриддин-бека трубач-сурнайчи завел боевую песню, и звуки ее неожиданной тревогой отозвались в сердцах. Рассыпалась глухая дробь барабанов. Встрепенулся Насриддин-бек, а за ним и его свита. В народе смолкли шутки и смех, и морщились от напряжения смугло-загорелые лбы, крепко сжимались губы, щетинились усы, кивали-покачивались бесчисленные тебетеи.

— Что такое? Поглядите, какой у него свирепый вид… — бросил кто-то, и тут же словно плотину прорвало — хлынул поток угроз, опасений и насмешек.

— Гляньте, сипаи по коням бросились!

— А вы что, так и будете стоять?

— Проснетесь, когда ваши головы покатятся с плеч!

— Ой, беда.

Заволновались, зашумели даже те, кто глазел на майдан издали — с горных склонов, где многие устроились лежа, подсунув под локоть собственный тебетей.

— Тихо, люди, тихо! — успокаивал всех чей-то голос. — Пусть мирно пройдет аш. Что вы такого увидали? Что увидали, бешеные? Разве боец выходит на поединок с улыбкой? Он должен быть грозен и суров…

Сквозь толпу, одних уговаривая, на других замахиваясь камчой, пробирался верхом на коне Домбу.

Но вот глашатаи в белом поскакали во все стороны, чтобы объявить условия поединка.

— Бойцы выходят на честный поединок. Нельзя бить коней, нельзя наносить удары друг другу по коленям. За убитого виру не берут. Победитель получает девять наград, первая из них — верблюд. Слушайте, люди, слушайте хорошенько! За убитого не мстят, победителю — награда!..

По одну сторону выстроились джигиты Насриддин-бека, по другую — кочевники, выстроились и застыли в молчанье. Только горящие глаза выдавали волнение, глаза да руки, что невольно тянулись к воротникам. — "О боже, боже…" Никому не приходило в голову, а стоит ли рисковать жизнью, проливать кровь друг друга. Горячий дух предстоящего поединка захватил всех, и кипела кровь при воспоминании о старых раздорах и обидах.

О небо, не отнимай чести! Седобородых стариков и юнцов объединяло одно желание, одно чувство. Честь! Во имя одного этого слова стеной нерушимой вставали кочевники, во имя этого слова горели города и сталкивались в кровавых битвах племена и народы. В слове этом сила кочевников — и беда их.

…Джигиты одновременно послали вперед коней, и не улеглась еще поднятая тяжелыми копытами пыль, как бойцы уже встретились лицом к лицу. Оба резко осадили скакунов — так, что присели они на задние ноги, но тут же выправились, а джигиты смотрели какое-то мгновение друг на друга острыми, яростными глазами. И вот уже взвились вверх обнаженные сверкающие клинки и сшиблись в мощном ударе, рассыпая искры.

Ташкалла в Коканде и Маргелане слыл известным забиякой; он затевал драки от нечего делать, а если не находил с кем подраться, шел в чайхану, накуривался анаши, дурачился, размахивал выхваченной из ножен саблей и со смехом смотрел, как прочь убегают перепуганные люди. Кто посмеет стать ему поперек дороги? Ташкалла — любимчик старшего сына самого хана. Не было ему равного ни в борьбе, ни в кулачном бою. Потому и называли его не Ташматом, как нарекли родители, а Ташкаллой, что значит "каменная голова". Он уже несколько лет обучал сипаев и сарбазов своего мирзы искусству владеть саблей. Сегодня Ташкалла не мог удержаться от участия в поединке, невыносимо было для его самолюбия, что бог знает кто, кочевник с гор, никому не ведомый, так смело бросал вызов.

Ташкалла был хитер и ловок. С первого взгляда понял он, что перед ним не безрассудный храбрец, а боец умный и опытный. Ташкалла тут же отбросил намерение выиграть поединок с налету, ошеломить противника первым ударом и повергнуть его в пыль под копыта коней. Он начал бой осторожно, уповая на свое признанное всеми искусство.

Звенели сабли, храпели, выгибая крутые шеи, взмыленные кони. Бойцы то сходились стремя в стремя, то отступали.

Зрители нетерпеливо ждали исхода поединка, им казалось, что бойцы слишком медлят, слишком осторожничают. Там и сям вспыхивали бурные споры, порой казалось, что вот-вот в толпе начнется потасовка. И вдруг разом смолкло все, только ахнул кто-то:

— Конец! Кто убит, люди добрые?..

В серую пыль скатилась отрубленная голова, и пыль потемнела от крови. Караковый аргамак метнулся в сторону, еще державшееся в седле обезглавленное тело от толчка повалилось на бок. Нога убитого застряла в стремени и конь, храпя, потащил тело за собой.

— Бекназар убит!

— Камень тебе в глотку, что ты говоришь? Открой глаза!

Бекназар подбросил высоко вверх окровавленный клинок. Толпа ринулась навстречу победителю. Неподвижны остались только те, кто стоял на холме, — знать во главе с Насриддин-беком и Абиль-бием. Бледный, как смерть, Абиль-бий онемел, потерял способность соображать. "О творец, какие еще испытания уготовил ты мне? В крови бы тебе захлебнуться, дьявол Бекназар!" — думал в жарком ужасе Абиль-бий, не в силах даже представить себе, какие последствия повлечет за собой смерть Ташкаллы… Замер на месте и Насриддин-бек. А барабаны гремели все так же глухо и тревожно, и уже потянулись к оружию руки сипаев. Насриддин-бек это видел, но, казалось, не собирался им препятствовать. Пот ручьями бежал по лицу Абиль-бия.

Бекназар между тем приближался, далеко опередив следующую за ним толпу. У Насриддин-бека от ярости округлились глаза. Трясущейся рукой ухватился бек за пистолет, но Абдурахман тотчас ударил его по руке.

— Здесь не Коканд…

Иноходец бека поставил уши торчком, — но оглушительный крик, неудержимый клич победы несся следом за Бекназаром. От клича этого звенело у Насриддин-бека в ушах, свинцом наливалась голова, в глазах темнело…

Нагнавшие и окружившие Бекназара всадники подскакали вместе с ним к первой