Лишь кое-где дома расступались, открывая пепелища, оставленные огнеметчиками карантинных команд, и только в такие моменты сгустившийся средь белого дня мрак чуть отступал, позволяя мне чувствовать себя спокойнее.

Последний дом, стоящий далеко на отшибе. Тоже гнилой, покосившийся, но явно жилой. Из печной трубы поднимается струйка дымка. Хозяина видно не было, но я заметил, как кто-то на миг прильнул к окну. Меня передернуло. Дешевое, дрянного качества стекло и темнота искажали мелькнувшие там лица, превращая их в перекошенные нечеловеческие хари.

Я постучал тростью по кривому забору. Никакого ответа. Затем еще раз. Громче и требовательней. Ничего. Только в черном зеве раскрытого погреба начала сильнее позвякивать железная цепь.

– За мной держись, – приказал я Ариадне и на всякий случай убрал руку в карман, к револьверу. Мы шагнули во двор, и я снова громко кликнул хозяина. Ничего. Только хрустит снег под нашими ногами. Только в погребе наступает глубокая, не нарушаемая ничем тишина.

Все случилось, когда мы были в десятке шагов от крыльца. Оглушительный лязг разматывающейся цепи и клокочущий, булькающий вой. Из черного зева погреба вырвалось что-то огромное и костистое. Оно неслось на четвереньках, загребая снег бурыми склизкими руками, кашляя, воя и щелкая голыми, лишившимися кожи челюстями.

Я вскинул револьвер, но в тот же момент в проеме погреба появился старик в рваном треухе. Схватив цепь, он что есть мочи дернул ее на себя, а когда тварь рухнула в снег, подхватил дрын и кинулся на нее, обрушивая на ее спину чудовищные удары до той поры, пока тварь, скуля и сипя, не поползла обратно в темноту, пачкая снег темными буро-красными потеками. Только сейчас я понял, что существо на цепи было человеком.

– А ну Митька, а ну не балуй! – Старик погрозил рукой скулящему существу и широко перекрестился на небо. – Увидь, Господи, что не по злобе душевной бил, а только лишь воспитания раба твоего для.

Старик зачерпнул рукой снег и, смотря на нас добрыми и ласковыми глазами, принялся очищать дрын от крови и гноя.

– Ну а вам чего надобно-то, гости милые? Что? – Он не услышал моего первого вопроса. – Вы погромче, ваш благородие, Гниль мне уши подъела немного, слышу плохо. Хорошо еще, Митяйка выбежал, а то вы еще, чего доброго, в избу бы вошли. У меня там знаете сколько таких, как Митяй, по лавкам сидит? А я им корму-то сегодня не задавал еще. Так что уж не взыщите, давайте на улице поговорим, на чай приглашать сложно. Да и чая все равно нет. Все сожрали, гады: и чай, и сахар, и женку мою. Меня только не жрут. Потому что у меня тоже голова чуток подгнила.

Дед закашлялся и тяжело сплюнул на снег буро-серой жижей с прожилками крови.

Я инстинктивно сделал пару шагов назад.

– И давно вы так… живете?

Дед на мой вопрос похлопал мутными глазами и вдруг улыбнулся странной, диковатой улыбкой. Кажется, впервые за много времени он нашел с кем поговорить.

– Да как батюшка-май пришел, так толстобрюковские работники с болот и явились больные. С них и пошла гнить деревня. Оно, конечно, и раньше было. Места здесь нехорошие. Земля худая после войны. Порой как плуг выворотит из земли кости солдатские, с войны оставшиеся, так то поле сгниет, то семья-другая. А тут видали, какой карачук вышел? Все погнили в деревне, только меня и не тронуло. Я ж в войну с Коалицией еще служил. Когда Гниль из ракет выпустили, у нас весь полк в могилу отправился, а я вот живой остался. Доктора потом сказали, редкая у меня внутри крепость. Вот и сейчас погнил-погнил малешко, да и на ноги встал. Забочусь вот теперь о тех, кто выздоровел. У них-то внутри мозгов каша только плесневая. Пропадут без меня.

– Это выздоровевшие?

– Конечно. И в состоянии еще очень хорошем. Когда по осени докторица приезжала из города, очень меня хвалила и двадцать рублей дала серебром, за то, что их выходить смог. Вы не беспокойтесь, она их осмотрела всех. Все выздоровевшие, эти в плесневиков не переродятся.

– И чем ты их кормишь?

– А чем их кормить? Компост, гниль всякая, дерево трухлявое. Что плесень жрет, то и они теперь жрут.

– А людей?

– Хех, конечно. Докторица говорила, кальций им нужен, потому людей да скот они первым делом гложут. Вот и держу всех на цепях. У меня порядок с этим. Даже бумага от полицмейстера имеется. Он мне, кстати, тоже пять рублев дал. Но бумажкой. А она заплесневела. Я ее тер-тер, тер-тер, а плесень не сходит. Я щелок тогда налил. А теперь там дырка. Но не большая, свинья пятак не просунет, но вот поросенок если совсем еще молочный, наверно может. Но если только постарается. Вы, ваше высокоблагородие, не знаете, такую принять в лавке могут? Или, может, сумеете мне ее на медь хоть сменять?

– Виктор, – ожила Ариадна, – нам нужно переходить к делу. Вам вряд ли будет комфортно доставлять нас в Оболоцк в темноте.

Я кивнул.

– Недавно сюда приезжала брандкоманда. Они должны были искать тут плесневиков. Вы их видели?

– А, да, приезжали. На аэросанях тоже. Семеро. Все офицеры. Строгие такие, что я аж испугался. При ружьях, с огнеметом. Но оказалось, что хорошие. Табака дали за то, что я их к руине вывел.

– Винокуренного завода?

– Его, его самого.

– Они еще там?

Старик пожал плечами.

– Что я, генералиссимус Суворов, чтоб они мне докладывались? Но на себе кирки тащили, лопаты и ломы. Кажется, надолго собирались там задержаться. Может, клад какой искать вздумали? У нас же тут по лесам много лет банда капитана Полушкина скрывалась. Говорят, несметные сокровища спрятаны.

– Капитан Полушкин? Это тот, который ногу и руку на войне с Уралом потерял?

– Он самый. Озлился он на царя, что пенцию по увечью получить не смог, протезы механические себе поставил, от плоти неотличимые, и начал творить грабежи черные. Говорят, двадцать сундуков золота спрятал на болоте. Как думаете, ваш благородие, что работники толстобрюковские на болотах делали? Клад они искали. Савка-то Толстобрюков как купцом стал? Он при капитане Полушкине в банде был. Вот так. Наверно, клад они его и искали, да выкопали заразу какую-то с войны. Что-что? Опять не расслышал, а, проводить вас туда? А я не знаю, где клад капитана Полушкина. Что? А, к винокурне проводить, где брандкоманда? Ну, это я запросто. Сейчас корму только задам людишкам моим плесневым, да и пойдем, помолясь. Недалеко тут, за час управимся.

10110

Заметенный снегом ручей вел