10100

Отца Дымогона мы нашли возле бронебашенного скита. Он вместе с монахами перетаскивал тяжеленные мешки с капустой.

– Отец, нам бы аэросани на завтра. Съездить в Тернцы.

Монах скинул с плеч мешок и перекрестился.

– В мертвую деревню? Да там же гиблое место, вы что? Столько крестьян там погибло, сколько наших братьев, что умирающих утешали да исповедовали, столько военных медиков сгинуло. Там же сам Сатанаил на чугунных ногах вдоль околиц ходит, души живые ищет. Вы что?

Мы не отставали. Со вздохом монах наконец внял нашим словам.

– Хорошо, – сдался отец Дымогон. – Но только чтоб дезпатроны у врачей взяли. У меня и так для окуривания келий не хватает. И вы уж извините, но чтоб сани с таким же запасом угля вернули, с каким уехали.

Монах сурово посмотрел на нас и попытался было погладить бороду, но вздохнул: та была грубо острижена под корень.

– Что ж это с вами случилось, отец Дымогон? – наконец, не выдержав, спросил я.

Монах помялся. Посмотрел в землю.

– Владыко меня наказал после разговора с вами. Сказал, что слишком гордо веду себя с мирянами. Достал ножницы, чикнул, да и все. Сказал, что так поменьше во мне гордости будет. Владыко такой.

– А то-то я монахов без бород тут видел. Я сперва подумал, что солдаты у вас беглые прячутся после бунта.

По-кошачьи тихо подошедший Владыко стукнул посохом, заставив меня вздрогнуть.

– Остроумов. Те солдаты, что у меня приюта попросили, так спрятаны в подземельях под монастырем, что их никто не найдет. Да. Я всем укрытие даю, кто в вере крепок и душой чист. А тех солдат, что грешен, я всех полицмейстеру сдал, можешь проверить.

Вечер переходил в ночь. Ариадна читала у себя. Я же открыл чемоданчик с респираторами: дорожный, деловой, повседневный полицейский с прилагающейся к нему бронированной маской. Модного кроя респиратор для вечерних прогулок и приемов, его я взял, наверное, зря – в отличие от респиратора высшей степени защиты со стеклянными очками к нему. Прекрасно.

– Вы уезжаете завтра? – В келью вошла Маша. – Я просто хотела сказать… Будьте там осторожней. У вас хороший респиратор? Я дезпатронов из больницы принесла. Их дымом нужно окуриваться, если с Гнилью встретишься.

– Да мы уже у Чистякова-Скоблинского все взяли. Десять дезпатронов. И витального бальзама я уже выпил на всякий случай.

– Пейте почаще. Это единственное, что может помочь не заболеть Гнилью. И то не всегда. Совсем не всегда.

– А вы его пьете?

– Виктор, странные у вас вопросы. Вы знаете, сколько он стоит? Сорок рублей за флакон.

– Но в госпитале его же выдавать должны.

– Выдают. Но у меня организм сильный. А Владыко умирающих от Гнили исповедует и больных утешает. Я свой бальзам Лазуриилу в травяные настои его подливаю по-тихому. Только тсс. Он меня прибьет за это. Дядя-то считает, что это вера его светлая от мора защищает.

Она прыснула. Я тоже улыбнулся, тронутый ее поступком. Маша все больше нравилась мне.

Звякнув склянками, я выложил половину своих запасов бальзама.

– Пейте. И чтоб без всякого.

Глаза девушки расширились.

– Виктор, я не могу, это очень дорого.

– У меня деньги есть. Пейте. Себе я потом еще куплю.

– Но…

– Берите. – Я сказал это уже строго.

Маша нерешительно взяла пару тяжелых флаконов.

– Вы так добры ко мне. Спасибо. Но мне двух флаконов хватит, честно. А остальные вы, если хотите, лучше к нам в больницу отдайте. У нас всегда нехватка. – Смущенная, она нерешительно подняла на меня взгляд.

Я только вздохнул, глядя в ее светлые голубые глаза. Как так вышло, что эта молоденькая, запутавшаяся в себе девушка, знавшая лишь строгость световеров и грубость местных жителей, сумела сохранить в себе столько добра и света? Кто знает. Но я очень надеялся, что Маша сумеет остаться такой и дальше.

– Виктор, у вас в глазах стоит печаль. – Маша участливо посмотрела на меня. – Это что, из-за Ариадны?

Я с удивлением посмотрел на нее, не понимая, с чем связан такой вывод.

– А из-за чего тогда? Мне просто показалось, что у вас с ней какой-то разлад, вот и предположила.

– Что? Нет, конечно.

– Точно?

– Просто иногда бывают небольшие… недопонимания.

– Какие? Вы не можете рассказать о ней? Я никогда не встречала таких машин и вообще не знаю, как себя с ней вести. Она как посмотрит на меня своими прожекторами, так меня дрожь берет.

Я улыбнулся. Немного поколебавшись, я начал свой рассказ о самой необычной машине, что я встречал в своей жизни. Я говорил долго, рассказывая о наших с Ариадной приключениях в Петрополисе. Однако когда я закончил, то к своему удивлению, увидел в глазах Маши глубокую грусть.

Она поднялась и, пожелав хорошей ночи, пошла к двери. Остановившись на пороге, девушка обернулась ко мне:

– Виктор, вы не услышите меня, но я все равно скажу. Мне кажется, она вас просто использует. – Сказав это, Маша вышла прочь.

10101

Было утро. Сыпя искрами, аэросани мчались по льду, окуривая паром и дымом вставшую реку. С каждой минутой мы уходили все дальше от Оболоцка. Уже исчезли из вида городские дома, пропали раскинувшиеся вокруг города богатые хутора, обнесенные земляными валами и колючей проволокой, скрылись вдали высоченные алюминиевые колокольни.

Вокруг нас сомкнулся густой темный ельник, вплотную обступивший берега неширокой реки. Сомкнулся и уже больше не отступал на все время пути, заключив нас в свой черный коридор. Ни звука вокруг, кроме шума двигателя и свиста рассекающего воздух винта. Ни птицы, ни зверя. Только давящая тьма с обеих сторон и узкая полоска серого, сыплющего ледяной крупой неба над головой.

Как бы ни были быстры аэросани, но мертвая деревня показалась лишь на третий час пути. Я заглушил мотор, подводя транспорт к трухлявому полуобвалившемуся причалу.

Сани встали, и в это же мгновение металл каблуков звонко ударил о лед: Ариадна легко выпрыгнула из кабины. Я шагнул следом, и мы осмотрелись. Никого вокруг, только вдали над провалившимися крышами сгнивших домов поднимается одинокий дымок. Аккуратно взойдя по обледеневшему берегу, мы вышли к главной и, кажется, единственной улице деревни. Нас окружала тишина. Густая, невозможная даже в таком гиблом месте. Ни лая одичавших собак, ни криков ворон. Ничего, только вдалеке изредка звякает металл, точно кто-то волочит по земле толстую цепь.

Мы шли по улице, минуя остовы домов. Окна, затянутые в бурые останки резных наличников, казалось, выпускали из себя тьму.