Дверь за Вэй Юншэном давно уже закрылась, а Янь Хайлань все сидела, разглядывая доверенную ей драгоценность. Отблески свечей плясали по искусно выполненным золотым крыльям, словно обнимавшим цветок персика, поперек венчика которого и вставлялась шпилька.

– Носит всего одно украшение, а цену знает лучше императорского казначея, – пробормотала она и кивнула сыну, подзывая его ближе. Пересев на место главы Вэй, Шуньфэн не сразу рискнул заговорить:

– Муцинь, все это – правда? То, что ты говорила про деда и его сыновей?.. Но, если это правда, почему ты мне ничего не рассказывала?

– А смысл? – резковато отозвалась Янь Хайлань. – Ты никогда их не видел, война осталась в прошлом, наш клан почти залечил нанесенные ею раны. Довольно и не отпускающих меня мыслей о том, что сотворившие зло и убившие отца и братьев не понесли наказания, тебе этот груз ни к чему. Мой отец был достойным главой, много сделал для клана – все, что тебе нужно было знать. Но я не слепа и понимаю, что и в море, бывает, вырастает тутовая роща[254], и надо быть готовым к переменам. А-Фэн, – она прямо взглянула ему в лицо, и Шуньфэн замер при виде дрожащих на ее ресницах слез, – теперь ты понимаешь, как я испугалась, едва ты рассказал о «волне», с которой столкнулся. Я не курица-наседка и не буду связывать тебя и запирать в Рассветной Пристани, чтобы оградить от всех опасностей, но прошу: будь очень осторожен. Глава Чу даже в нынешнем состоянии – как та акула, ему только в радость, если весь мир поглотит вода[255], но вода – наша стихия, стихия Янь Цзи, и она всегда была добра к тебе. Поклянись, что будешь осторожен, – это единственная клятва, которую я с тебя возьму. Я знаю, что такие «волны» делают с заклинателями, и не хочу увидеть это снова… – ее голос дрогнул и сломался.

И Шуньфэн внезапно ощутил себя взрослее на несколько лет – не мальчиком, который готов спрятаться в материнской юбке от страшной правды, но тем, кто сам способен стать матери опорой.

– Я клянусь, муцинь.

Он стремительно встал, взял из угла палку, на которую обычно вешали фонари, отправляясь в путь по ночам, и одним движением переломил о колено.

– Лука у меня при себе нет, но, быть может, этого хватит?[256]

– Этого вполне достаточно, эрцзы[257], – слабо улыбнулась Янь Хайлань.

* * *

«Небесная сеть огромна, она редка, но никого не пропускает»[258], – говорила маленькому Иши мать.

«Дела замышляются людьми, а их успех зависит от неба»[259], «В пути неба нет предвзятости»[260], – говорили философские трактаты и книги мудрости, которые подросший Иши изучал для сдачи государственных экзаменов.

«Тот, у кого есть воля, своего добьется», – учила жизнь уже взрослого Иши, поступившего на службу в ведомство по надзору за заклинателями.

Так почему же ему в последнее время все больше казалось, что его воля каким-то причудливым образом сплетается с волей – или капризом – Небес и обе они ведут его непостижимым путем совпадений, случайностей и – Иши уже не боялся сказать это вслух – чудес?

Суеверным он не был никогда. Все эти: «уронить палочку для еды – к беде», «подарить зонтик – к расставанию», «ночной лай собаки – к покойнику» – оставались для простых людей. Заклинатели вроде Шоуцзю, монахи вроде Ючжэня и чиновники вроде Иши знали об устройстве мира куда больше и могли не делать скидки на то, что шептали по углам старики. Сяньцзань, пусть и был к простым людям ближе всех них, в суевериях тоже замечен не был; однако именно его письмо почти выбило Иши из равновесия, с таким трудом выстроенного в ходе расследования, и заставило вспомнить все напутствия матери и философов древности.

Для начала выяснилось, что старший брат собрался жениться и с помощью дядюшки даже нашел себе невесту. По описанию Сяньцзаня, девушка вполне ему подходила; Иши ясно представлял себе его счастливое лицо и, пусть и безмерно удивленный таким внезапным решением и переменам в жизни брата, желал ему только счастья – тревог на их недолгий век хватило с лихвой. Однако имя облеченного властью родственника невесты – советника третьего ранга Лан Дэшэна – заставило сделать стойку, как гончей на охоте при виде добычи. Совпадение? Вряд ли. И дальнейшие новости о том, как уже почти слаженная помолвка была расторгнута при участии так радевшего до того за нее дядюшки и этого самого советника лишь подтвердили уже зародившиеся подозрения.

Первая – паническая – мысль была о том, что кто-то обнаружил повышенный интерес молодого чиновника к определенным сановникам, и потому с его семьей не хотят иметь ничего общего. Однако ей на смену быстро пришла вторая – разумная. Скорее всего, причина в дядюшке: господин Мэн ведь снова при дворе, снова участвует в светской жизни. Кого будет интересовать простой торговец тканями? И советник Лю, покровительствующий советнику Лану, спрашивал про Мэн Минсиня: Иши тогда решил, что проверяли его как служащего, но что, если дело не в нем, а в дяде?

Что ни говори, что ни делай, всплывали все те же имена. И как бы Иши ни пытался отмахнуться, связь Шоуцзю с дворцом и обоими советниками, Мэн Минсиня с теми же советниками и его собственные умозаключения все сильнее переплетались, словно связанные божественными нитями судьбы. Иши казалось, что он почти видит их мерцание; но это, конечно, было простым следствием перенапряжения. Последний раз он отдыхал должным образом, когда оказался прикован к постели по императорской прихоти.

Иши понимал, что эти нити – вне зависимости от того, сплели их боги, случайности или его интуиция, – могут привести его прямиком в Диюй, однако отказываться от помощи той семье, что еще у него оставалась, и терять близких в угоду чьим-то интригам он был не готов.

В конце письма Сяньцзань упоминал, что помимо отказа в женитьбе на родственнице советника Лана получил отказ и в поставках тканей во дворец, на имя этого же советника, которые до этого приносили ощутимый доход. Брат деликатно просил разузнать, не прогневал ли чем дядюшка и тем паче сам Сяньцзань господина Лан Дэшэна и можно ли как-то исправить положение. Любовь к незнакомой пока деве Чжан струилась сквозь ровные столбики иероглифов, как божественное сияние сквозь приоткрытые врата Небесного сада, и не заметил бы этого только преступно черствый и бездушный человек.

Черствым и бездушным Иши не был – во всяком случае, не тогда, когда дело касалось семьи. Однако сразу вступать в открытое противоборство с советником Лю он не собирался – по крайней мере, пока не убедится, что зайти с другой стороны не выйдет.

Послав А-Фаня к прочим слугам собирать сплетни про Лан Дэшэна, Иши осторожно переговорил с другими служащими ведомства и с парой знакомых придворных. Для особо любопытных свой интерес оправдал тем, что после наказания все осознал, раскаялся, намерен дальше действовать исключительно в согласии с императорской волей, а для этого необходимо лучше разбираться в обстановке при дворе. Молодой чиновник думал сначала поговорить с господином Цао, но быстро отбросил эту мысль: несмотря на явное расположение начальства, не стоило пока столь откровенно демонстрировать личную заинтересованность в деле.

К вечеру, после нескольких выпитых за разговором чашек чая и купленных для А-Фаня сладостей – Иши не придумал иного способа отблагодарить его за помощь, – молодой чиновник, сравнив полученные сведения и сопоставив кое-какие факты, найденные в «Перечне отмеченных Небесной благодатью и милостью императора родов», сделал следующие выводы.

Род Лан нельзя было назвать знатным по сравнению с прочими, с тем же родом Мэн. В «Перечень» его внесли чуть более тридцати лет назад, когда императорский двор размещался на землях клана Вэй Далян. Судя по всему, род Лан получил земли во времена Первого императора за какие-то заслуги, но долго оставался на задворках Жэньго, пока его не заметили или не возвысили при Третьем императоре. Уж не советник ли Лю постарался? Насколько Иши знал, тогда тот уже находился при дворе.

Тридцать лет для знатной семьи – не срок, многие вельможи исчисляли историю своих родов чуть ли не от перьев самой Луань-няо, так что