ради того, чтобы я пришла в себя. Я еще раз проверила цифры, и они оказались совершенно верными. Сделав медленный, глубокий вдох, я отложила карандаш и подняла глаза.

Оказалось, что передо мной на кресле с противоположной стороны стола сидит Натаниэль. Перед ним лежал отчет, и он, изучая его, едва слышно постукивает по столу тыльной стороной карандаша.

– Уверен, что ты уже полностью успокоилась. – Он отложил карандаш и посмотрел на меня. – Хочешь поговорить со мной о своих проблемах?

– Тут и говорить-то особо не о чем.

Он, хмыкнув, кивнул и вновь постучал карандашом по столу.

– Не против, если я задам тебе вопрос?

– Разумеется, не против.

– Если тебя в моих словах что-либо огорчит, только скажи, и мы немедленно сменим тему.

– Я уже сказала, что успокаивать меня нужды нет.

Натаниэль разом поднял обе руки, сдаваясь.

– Ладно. Хорошо. – Он положил руки обратно на стол и прочистил горло. – Пойми, твоя скрытность меня вовсе не расстраивает, но я все же волнуюсь за тебя. Итак… На каком ты сроке?

– На каком сроке? – Я в непонимании взглянула на бумаги, и тут в мозгу моем произошла вспышка, и я от души рассмеялась и тут же ему сообщила: – Я не беременна.

– Ой ли?

– У меня были мои… На прошлой неделе у меня были обычные месячные. Разве не помнишь?

– И то верно. – Он потер лоб. – Так почему же тебя то и дело рвет?

– Сама не знаю. В общем, я совершенно точно не беременна.

Он пристально наблюдал за мной, а я… Я вдруг ощутила, что в легких у меня вовсе нет воздуха.

– Так от чего же тебя тем не менее то и дело рвет?

Я все же умудрилась сделать глубокий вдох. Понимая, что если уклонюсь от прямого ответа, то этим только еще больше встревожу его, выложила:

– Я… Я прихожу в ужас каждый раз, когда вынуждена выступать перед аудиторией. Возможно, причиной тому моя мама и ее, помнишь ли, вечное «Что подумают о тебе люди?».

– Ты понимаешь, что я просто беспокоюсь о тебе. Ведь верно? – Натаниэль, сосредоточенно глядя на меня, потянулся к моей руке.

– Понимаю. Сообщаю тебе, что так плохо мне не было с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать. Мама моя тогда вовсю беспокоилась о впечатлении, производимом на окружающих. Производимом ею самой и мною. Своим, видимо, потому что только-только в очередной раз выскочила замуж, а моим… Я, по ее мнению, всегда должна была выглядеть идеальной. Всегда. Всегда и во всем… И… И… Так я тогда ее устремлений не понимала.

– Ясно. И мнение Клемонса о тебе, ты считаешь, более-менее соответствует мнению других людей?

Я кивнула и, зажав рот руками, заплакала. Слава богу, хоть не зарыдала в голос, а заплакала лишь едва-едва.

Натаниэль встал и обошел стол. Опустился на колени рядом с моим креслом и обнял меня.

– Он собой ничего не представляет. Понимаешь? Он позвал меня сегодня потому, что люди считают тебя умной, храброй, веселой и доброй и хотят быть похожими на тебя. А знаешь, что сказал президент Бреннан?

Плач свой я утихомирила и, все еще прижимая руки ко рту, покачала головой.

– По словам Клемонса, президент Бреннан сказал, что дочь его спросила, почему она не может быть астронавтом.

Я отняла руки ото рта. Рассмеялась и, не думая ни секунды, предположила:

– Поди, интереснейший разговор меж теми мужчинами выдался!

– Выяснилось, что дочь президента Бреннана сказала: «Я хочу отправиться в космос с доктором Йорк и хочу стать такой же женщиной-астронавтом, как и она».

И вот тогда уж все мои попытки воздержаться от слез потерпели полную неудачу, а вместе со мной слезу пустил и Натаниэль.

Представляете, за какого замечательного мужчину я вышла замуж!

Любой, кто посмотрел бы на нас тогда, подумал бы, что мы скорбим, но я-то, сказать по правде, была тогда счастливее всех на свете.

* * *

Понятно, чем обеспокоен был мой муж, записывая меня на прием к врачу, но винить его в том я не могу, хотя, да, признаюсь, и была на него тогда чертовски зла.

Он отвез меня в клинику, провел до кабинета врача и сел в коридорчике. Он, разумеется, зашел бы и в кабинет, если бы я ему позволила.

А я… Я угодила прямиком в холодное смотровое кресло, ноги мои оказались вставлены в стремена, а незнакомый мне мужчина принялся дотошно изучать мои самые интимные места.

Вскоре доктор отодвинул свое вращающиеся кресло. Сообщил:

– Теперь вы можете сесть, миссис Йорк. – Он был худощав, говорил с красивым шотландским акцентом, а бледно-голубые глаза его из-под густых бровей изучали меня въедливо, сосредоточенно. – Ну, вы определенно не беременны.

– Я знаю. Но все же спасибо вам.

– Может, расскажете мне немного больше о своей рвоте?

– О рвоте?

– Ваш муж упомянул о ней, назначая встречу.

Мне немедленно захотелось пристукнуть Натаниэля, но все же, сжав губы и стиснув зубы, я вымучила подобие улыбки и произнесла:

– О, на самом деле ничего особенного. Вы же знаете, какими бывают мужья.

Он вперился своими глазами в мои. Едва слышно заговорил:

– У вас, возможно, есть полное право злиться на него, но я попрошу вас быть со мной совершенно откровенной. Ничего не скрывать. Ведь я, как вы, надеюсь, помните, – ваш доктор. Так расскажите мне, пожалуйста, о частоте и характере рвоты, которая вас преследует.

– Понятно. – Я потерла лоб. Доктор хотел просто располагать голыми фактами. Точно так же, как я хотела видеть исходные цифры до того, как они пройдут через машину-компьютер. – Понимаете ли, моя проблема болезнью вовсе не является. Просто я теряюсь, когда мне приходится выступать перед большой группой людей, и такое происходит уже давненько. Началось, пожалуй, как только я стала подростком.

– Теряетесь непосредственно перед тем, как заговорить?

– Иногда перед… А иногда после. – Я, склонив голову, поддернула подол своего платья, а голова моя непроизвольно дернулась.

– Как часто такое с вами случается?

– Случается, если я… Сейчас такое происходит лишь изредка. – Я вовсе не была подготовлена к подобному разговору с доктором, но теперь на меня нахлынули воспоминания, и щеки мои вспыхнули. – Но были времена… Бывало, что я чувствовала себя… Подавленной, что ли? Такое случалось, если я допускала подряд несколько ошибок или чувствовала себя вдруг… никчемной.

– А вас когда-нибудь лечили от подобных проблем?

Я покачала головой:

– Нет.

Мой брат, Гершель, когда-то настаивал, чтобы я обратилась к врачу, но я боялась, что врач тот вынесет приговор, согласно которому я окажусь негодной для университета. Или расскажет о моих проблемах родителям,