делами. Все придет в положенный срок. – Она шагнула к двери. – Спускайся. Живем по обычному распорядку.

Я последовала за ней вниз по лестнице, пытаясь выровнять прерывистое дыхание.

– Не садись, – сказала она, как только я вошла в кухню. – Если не хочешь замедлить процесс.

Мой живот налился тяжестью, связки растянулись, и я поддерживала его снизу, как будто несла на руках, когда шла к коровнику, дрожа от холода и страха. Выдвинув табурет, я подсела к Джесси, согревая руки, прежде чем ощупать полное вымя, а затем потянулась пальцами к ее соскам. Она издала низкое глубокое мычание и брыкнулась задним копытом. Пришлось прервать дойку.

Я встала, стараясь дышать животом. Корова боднула меня своей широкой плоской головой, отталкивая назад, давая понять, что не хочет видеть меня рядом с собой этим утром. Я вышла из коровника и вернулась на кухню.

Мадам ле Кальве варила кофе на плите. Я вдохнула теплый успокаивающий аромат, глядя на ее округлые плечи, когда она доставала кружки из шкафа.

– Я не могу сегодня доить коров, – сказала я, обращаясь к ее спине.

Она обернулась, смерив меня холодным взглядом.

– Что ты имеешь в виду?

– Они капризничают.

Она поставила кружки на стол.

– Капризничают? Полагаю, тогда мне придется этим заняться. – Она вздохнула. – Как будто и без того недостаточно дел.

– Может, нам вызвать акушерку? – Мне нужен был кто-то, кто успокоил бы меня, пообещал, что все будет хорошо.

– Нет. – Она налила кофе. – Пока не стоит ее беспокоить. Она лишь скажет, что следует больше двигаться. Твоему телу нужно проснуться.

Остаток дня она занимала меня самыми разными делами; я чистила курятник, собирала яйца, выводила коров на пастбище. Даже после обеда она не позволила мне отдохнуть, но заставила печь хлеб и сбивать масло. К вечеру, когда мы наконец сели ужинать, я была измотана до предела.

– Ты все еще чувствуешь, как он двигается? – спросила она, отламывая кусок багета.

– Не знаю. Нет, я так не думаю. – Я положила руку на свой твердый живот, нащупывая округлость попки ребенка, молясь о том, чтобы он скорее перевернулся головкой вниз и пробился наружу.

– Отведем на это сутки. Если к утру ничего не случится, позовем акушерку.

– А мы не можем позвать ее прямо сейчас?

– Пока нет. Порой схватки начинаются не сразу, может потребоваться некоторое время.

После ужина, хотя и не было холодно, она разожгла камин в маленькой гостиной, и мы устроились на потертом диване. Я притворилась, что читаю книгу, а мадам ле Кальве делала вид, что читает газету. Я не понимала, почему она не может позвать акушерку, чтобы та хотя бы осмотрела меня. Ужасные мысли закрадывались в голову. Что, если она не хотела, чтобы этот ребенок родился? Что, если она хотела, чтобы мы оба умерли? После вчерашнего известия о смерти мсье ле Бользека она стала еще более отстраненной и черствой, воротила от меня нос, как от прокаженной.

– Янник был моим другом. – Я не выдержала и нарушила молчание.

Она выглядела изумленной.

– А мне он был братом.

– Он всегда видел лучшее в каждом человеке. – Я посмотрела в ее ледяные глаза. – Но лучше бы он не посылал меня сюда. Он попросил от вас слишком многого. – Ну вот, я и сказала это. Сердце мадам ле Кальве оказалось не таким всепрощающим и добрым, как думал ее дорогой брат.

Она сложила газету и какое-то мгновение изучала мое лицо. Я надеялась, что она скажет что-то, но ее губы оставались плотно сжатыми. Наконец она заговорила:

– Может, нам стоит попробовать касторовое масло? Думаю, у меня найдется немного.

– Почему бы нам просто не вызвать акушерку?

Она посмотрела на меня краем глаза.

– Я делала это раньше.

Я не совсем поняла, о чем она – о том, как сама рожала, или о том, что принимала роды.

– Что вы имеете в виду?

Она устремила на меня рассеянный взгляд, как будто ее мысли были где-то далеко, а затем произнесла очень тихо:

– У меня был ребенок. – Слова прозвучали весомо, но в то же время я чувствовала их пустоту. – Девочка, – прошептала она. – Ей потребовалось много времени, чтобы появиться на свет. Наконец-то она заговорила со мной о дочери, которую потеряла. Я кивнула, не желая ее прерывать, и ждала продолжения. Уставившись на огонь, она продолжила медленным монотонным голосом, как будто слова принадлежали не ей:

– Когда она наконец выбралась наружу, ее пальчики были сморщенными, как после бани. – Она взяла палку и поворошила поленья. Я хотела услышать больше и ждала, но она молчала, погрузившись в свои воспоминания. – Ей было всего семнадцать, – наконец продолжила она, – когда умер ее отец. Его смерть стала для нее тяжелым ударом. Начались эти странные вылазки из дома, зачастую по ночам, а порой она исчезала на несколько дней. Я думала, у нее появился возлюбленный. Она ничего мне не рассказывала. Мы ругались. – Она помолчала, глядя на огонь. – Но это был не возлюбленный. Я бы хотела, чтобы дело было в нем. Нет, оказалось, что она вступила в ряды Сопротивления; была связной. Я ничего не знала, пока не стало слишком поздно.

Я наблюдала, как она возится с горящими поленьями, вспоминая рассказ старухи-соседки и страшась следующих слов. Но мадам ле Кальве резко встала с дивана, снова переходя на привычный суровый и непререкаемый тон.

– Чтобы ускорить роды, я принимала касторовое масло. Это помогло. – Она вышла из комнаты и вернулась с бутылочкой из коричневого стекла и суповой ложкой. – Двух ложек будет достаточно. – Она наполнила ложку прозрачной жидкостью и передала мне. Я молча взяла ее и, стараясь унять дрожь в пальцах, поднесла ложку ко рту и проглотила тошнотворное масло.

В тот вечер, засыпая, я помолилась о том, чтобы мой ребенок поскорее появился на свет. Целым и невредимым. Но спала я плохо, сны о Себастьяне смешивались с мыслями о нем, реальность сливалась с фантазией. В какой-то момент я увидела его прямо перед собой, с нашим ребенком на руках. Мне это приснилось? Или просто разыгралось воображение? Я мучительно тосковала по Себастьяну, и эта боль терзала мою душу, разрывая меня на части.

Глава 48

Бретань, апрель 1945 года

Элиз

Меня разбудили стреляющие боли в животе. Теперь это был не сон. Это происходило наяву. Слава Богу, начались схватки. Я тотчас встала с постели и побрела на кухню, чтобы сварить себе кофе. Но на лестнице меня настигла еще более сильная, неистовая боль, так что захватило дух. Я резко остановилась, прислонилась к стене и затаила