– Ее дочь?

Он кивнул, не глядя на меня.

– Но это будет тяжелая работа.

– И вы думаете, она могла бы принять меня? – Я допила вино.

– Возможно. Думаю, это помогло бы ей.

– Что вы имеете в виду?

Он печально улыбнулся.

– Малыш помог бы. – Он замялся. – Она не захочет говорить о своей дочери. Будет лучше, если ты не станешь упоминать о ней. – Он взял меня за руку. – И тебе придется помалкивать о Себастьяне.

– Но он же отец. Как я могу не говорить о нем?

Мсье Ле Бользек покачал головой:

– Нет, Элиз. Нам надо придумать другую легенду.

– Но он же помог нам! Помог вывезти детей. Я не могу делать вид, будто его никогда не существовало. – Я посмотрела ему в глаза. – Вы не можете просить меня об этом.

– Элиз, пожалуйста, выслушай меня. Люди предубеждены; они не захотят вникать в подробности твоей истории. У каждого своя история, но в твоей они услышат только слово «бош». – Он стиснул мою руку. – Суазик увидит твои щетинистые волосы и живот и сама обо всем догадается, но мы должны предоставить ей ложь, с которой она сможет жить. Если мы скажем правду, ей придется тебя прогнать.

Я уставилась в свой пустой стакан, и меня охватила глубокая печаль, стоило подумать обо всех секретах, которые мы должны были скрывать друг от друга.

– Вы уверены, что она примет меня?

– Примет, если я попрошу. – Он снова наполнил мой стакан. – И Бретань – хороший вариант. Там у многих голубые глаза, а у некоторых даже светлые волосы.

Я мрачно кивнула. Другого выхода все равно не было:

– Я с радостью покину Париж.

Он сжал мои руки.

– Я знаю. Новая жизнь пойдет тебе на пользу.

Глава 44

Париж, декабрь 1944 года

Элиз

Мы вернули себе наш город, и возвращение всей страны было не за горами. Мы стали почти свободны. Так почему же я все еще чувствовала себя пленницей? Я отвернулась от разбитого окна, кое-как скрепленного липкой коричневой лентой.

Я не слышала, как вошла мама. Догадалась, только когда она кашлянула.

Я повернулась к ней. В тусклом свете сумерек она выглядела как привидение.

– Полагаю, нам следует купить что-нибудь на ужин. – Ее голос прозвучал безжизненно. – Осталось всего несколько картофелин. Уже темнеет.

Иногда легче разговаривать в полутьме.

– Мама. Я уезжаю.

Я увидела вспышку облегчения в ее глазах.

– Куда? Куда ты поедешь?

– У мсье Ле Бользека в Бретани живет сестра, Суазик ле Кальве. Она приютит меня.

– Бретань, – повторила мама, устремив взгляд в разбитое окно. – Да. – Она снова посмотрела на меня, и ее глаза сузились. – А эта женщина знает правду об отце?

– Нет. – Это слово казалось жестоким и твердым, но оно было частью сделки.

– И какую же историю он ей рассказал?

– Что отец, Фредерик, был убит во время освобождения, – произнесла я на одном дыхании, как будто торопилась освободиться от лжи.

– Да, пожалуй, это сработает. Ты могла бы взять с собой фотографию Фредерика, для убедительности. Только постарайся, чтобы тебя никто не видел, пока не отрастут волосы и не родится ребенок. – Ее плечи поникли. – Что я скажу твоему отцу? – Не дожидаясь ответа, она продолжила:

– Он узнает. Кто-нибудь из соседей проболтается. Или консьерж. А еще Изабель, она не очень-то умеет хранить секреты. – Мама обхватила голову руками. – О боже, он убьет меня!

В этот ужасный момент меня осенило: она надеялась, что он не вернется. Именно из-за отца мне приходилось покидать родной дом. Но как жена она, конечно, хотела, чтобы он вернулся.

Глава 45

Бретань, январь 1945 года

Элиз

Месяц спустя я стояла на платформе в Ренне, крепко обхватив себя руками и притоптывая в тщетной попытке согреться. На вокзале не оказалось зала ожидания, а мой стыковочный поезд опаздывал. Неподалеку стояла семья из пяти человек, но я не подошла к ним, а они не подошли ко мне. Лишь время от времени поглядывали на меня украдкой. На мне был берет, но волосы из-под него не торчали и не рассыпались по плечам. Понятное дело, эти люди задавались вопросом, не из tondues ли я – бритоголовых, стало быть.

Начальник станции прошелся по платформе, и я вжалась в тень у стены. Но он уже увидел меня. Остановился на полпути, взглянул в мою сторону и пробормотал себе под нос: «Как не стыдно».

Я отпрянула еще дальше. Но куда же подевалось мое чувство собственного достоинства? Мне стало стыдно за свой стыд. Решительно шагнув вперед, я посмотрела ему прямо в глаза.

– Bonjour, monsieur. Когда следующий поезд на Ланьон?

Он поколебался, прежде чем ответить:

– В четверть четвертого, мадемуазель, – наконец процедил он.

– Merci, monsieur. – Я смотрела на его удаляющуюся спину, и ко мне возвращалось достоинство. Никто не заставит меня жить в тени. И моего ребенка тоже.

Как только прибыл поезд, я запрыгнула внутрь, с облегчением избавляясь от холодного ветра, но пустой вагон не отапливался. Я туго обернула шерстяной шарф вокруг шеи, съежившись на сиденье. Благо в термосе был кофе, любезно приготовленный мсье Ле Бользеком, и я налила себе чашку, вдыхая тепло и аромат, прежде чем сделать глоток, и гадая, какой прием меня ждет в Трегастеле.

Когда поезд наконец доплелся до станции Ланьон, уже наступила ночь, и платформу освещал единственный уличный фонарь. Я стояла, наблюдая за людьми, как их встречали, обнимали, целовали, но не похоже, чтобы кто-то пришел встречать меня. Узел беспокойства завязался у меня в животе. Совсем одна, в незнакомом месте. Острая боль одиночества пронзила меня, и тоска по Себастьяну охватила все мое существо. Я чувствовала себя совершенно опустошенной, думая о том, что он должен быть рядом со мной; мы вместе должны ожидать нашего первого ребенка.

Я подняла чемодан, другой рукой обхватила себя за талию, пытаясь согреться, и вышла на улицу. Мимо проскочила двуколка, запряженная лошадью. Может, это за мной? Я предполагала, что Суазик приедет на машине; глупо с моей стороны. Я неуверенно двинулась к тому месту, где остановилась конная повозка. Кучер обернулся ко мне, и я увидела лицо женщины.

– Мадам Ле Кальве? – рискнула я.

– Oui. Montez. Садитесь. – Она бросила на меня взгляд и снова повернулась к своим поводьям.

Я поспешила обойти коляску с другой стороны и, преодолев две ступеньки, взгромоздилась на сиденье рядом с возницей, волоча за собой чемодан. Но прежде чем я успела поприветствовать ее должным образом, она уже развернула лошадь, и мы поскакали прочь.