отдела, ни живых классиков, ни серьезных статей. Зато было много стихов — в основном молодых и очень молодых поэтов, включая восторженные посвящения Брюсову — «Я в свисте временных потоков…» Белого и «В немую даль веков пытливо ты проник…» Александра Койранского. Брюсов дал три стихотворения. «Грифовская» молодежь: Виктор Гофман, Михаил Пантюхов, Александр Рославлев, братья Александр, Борис и Генрих Койранские — осенью и зимой 1902/03 года стайкой ходила за ним. «Образовалась целая порода молодых людей и девиц, — извещал Белый 9 апреля Метнера, — которых газетные репортеры уже окрестили позорным по их мнению прозвищем „подбрюсков“, „брюссенят“, „брюссиков“»{41}. На периферии пестрой компании мелькали Владислав Ходасевич и Александр Брюсов, младший брат Валерия. «Зароились и совершенно безымянные мрачно-эстетизирующие гимназисты в синих очках с пышными шевелюрами и разутюженные чистенькие юноши с орхидеями и туберозами»{42}, — иронически вспоминала Нина Петровская, жена Соколова и «роковая женщина» Белого, а затем Брюсова.

Разобравшись, что «среди них нет никого истинно талантливого», Валерий Яковлевич быстро осознал опасность для символизма эпигонов и вульгаризаторов. В неотправленном письме Соколову от 6 ноября 1903 года он заявил, что «Гриф» «утратил всякую индивидуальность, стал повторением, копией, т. е. тем, что мне более всего нелюбезно в мире»{43}. Соколов, в свою очередь, сделал ставку на обиженных: по словам Петровской, «оскорбленные самолюбия выплакивались в редакторскую жилетку». «Гриф» принимал все отвергнутое «Скорпионом», который не только высоко поднял планку, но печатал много переводов (чего в «Грифе» почти не было) и даже виднейших отечественных авторов стремился представить равномерно. 9 апреля 1903 года Белый жаловался Метнеру, что «Скорпион» «всегда переполнен и крайне медлителен»{44}.

«Гриф» выпустил несколько книг Бальмонта, переиздал «Лествицу» Миропольского, принял рукописи у Белого (третья симфония «Возврат») и Сологуба (сказки), позже у Курсинского и Александра Блока. К стихам последнего, полученным через Соловьевых (Ольга Соловьева и мать Блока Александра Кублицкая-Пиоттух активно обсуждали Брюсова в переписке), Валерий Яковлевич поначалу отнесся без особого энтузиазма, но в конце 1902 года взял его цикл в «Северные цветы», придумав заголовок «Стихи о Прекрасной Даме» (книгу под этим заглавием два года спустя издал «Гриф»). Михаил Соловьев сообщил об этом Блоку, который 23 декабря не только сердечно поблагодарил его, но и поделился новостью с героиней стихов Любовью Менделеевой: «Я получил очень интересное и важное письмо, которое покажу Тебе, — от Михаила Сергеевича Соловьева, который спросил Брюсова, будет ли он печатать мои стихи в „Северных цветах“, на что Брюсов ответил: „О, да — и как можно больше“. Это приятно во многих отношениях»{45}. Брюсов не сразу увидел в Блоке серьезную литературную величину и, тем более, перспективного союзника. Молодой Блок, напротив, высоко ценил поэзию Брюсова, особенно сборники «Urbi et Orbi» и «Венок», и одно время даже называл его своим учителем.

Валерий Яковлевич отказался участвовать в изданиях «Грифа», кроме первого альманаха, и попытался ограничить присутствие там «скорпионов», хотя делал вид, что выступает за всеобщее примирение{46}. Приезжавшие в Москву в конце октября 1903 года, Мережковские поддержали его, хотя Гиппиус не удержалась от колкостей в адрес «варварской розы московского декадентства» в целом{47}. Под их влиянием Белый обещал забрать рукописи у Соколова, но в начале декабря вдруг заявил, что уходит из «Скорпиона», стесняющего его свободу, и не будет участвовать в «Весах»{48}. 5 декабря Брюсов написал ему большое откровенное письмо, в котором «возвышенное» переплелось с «земным»: «Дело не только во мне и в вас. Среди нас иная сила, пренебрегать которой мы не смеем. Маленькие чародеи, мы закляли страшного духа; он предстал; и его не заставят исчезнуть наши бессильные заклинания. Мы уже не над „Скорпионом“, а в нем; мы управляем им не более, чем кормщик кораблем, крутимым бурей. И с вашим уходом „Скорпион“ и „Весы“, конечно, не пропадут[41]. К нам примкнут еще многие, ибо вокруг уже образовался тот водоворот, который засасывает всех, плывущих мимо. Но с вашим уходом от „Скорпиона“ будет отнято все присущее лично вам, ваша вера, ваша зоркость, ваша молодость».

Белый хорошо понимал этот язык, но Брюсов не обошелся без конкретики: «У Бальмонта есть специальные причины покровительствовать не „Грифу“, а Соколову, но вы, но вы? Не можете же вы не видеть, что Соколов — балаганный шут, неумело-бездарный шарлатан, в устах которого все самые истинные слова становятся фиглярством и пошлостью!»{49}. В приступе гнева Валерий Яковлевич позволял себе неэтичные намеки на личные, интимные обстоятельства — в данном случае на связь Бальмонта с Петровской, которой ее муж не противодействовал ни как Соколов, ни как Кречетов. Сам Белый с весны 1903 года переживал мистическую влюбленность в Нину Ивановну, которая отвечала ему столь же мистической взаимностью, считая его «новым Христом». В конце года их отношения приняли более земной характер: Петровская влюбилась в Белого и соблазнила его, что тот воспринял как «падение». Судя по нескромным намекам в черновике письма, Брюсов догадывался об этом. Однако инцидент был улажен, Белый не покинул фалангу, и в начале декабря поэты, согласно брюсовскому дневнику, «умилительно примирились».

4

«Скорпион» победил не интригами, но книгами. Особое место занял сборник Брюсова «Urbi et orbi», вышедший осенью 1903 года с посвящением «К. Д. Бальмонту, поэту и брату». Цензура, куда книга была представлена в отпечатанном виде, запретила только стихотворение «Свидание», которое пришлось вырезать из всего тиража и заменить другим под тем же заглавием; исходное стихотворение Брюсов вернул на место в трехтомнике «Пути и перепутья»{50}. Название сборника обыгрывало формулу благословения римского папы, распространяемого на весь мир. «Я хотел сказать, — пояснял Брюсов в „Автобиографии“, — что обращаюсь не только к тесному „граду“ своих единомышленников, но и ко всему „миру“ русских читателей». При переизданиях книга не менялась так радикально, как предшествующие. Самый тяжелый удар ей нанес Главлит, исключивший из семитомника половину знаменитых баллад. Именно на них В. М. Жирмунский построил исследование «Валерий Брюсов и наследие Пушкина», вышедшее еще при жизни Брюсова. По его утверждению, в этих стихотворениях «основная тенденция стиля Брюсова выражается особенно отчетливо», поэтому они «могут быть сделаны исходной точкой для более широкого исследования, определяющего место поэта в литературной традиции». Заслуживает внимания вывод автора: «Желая выразить яркость и напряженность страстного переживания, Брюсов подыскивает слова и образы самые яркие, изображающие высшую степень качеств, безусловное его существование, без оттенков, смягчений и переходов. […] Если желание вызвать звуками неопределенное лирическое настроение, скорее чем зрительный образ или сознательную мысль, объединяет Брюсова с символистами как представителями нео-романтической лирики, то стремление к напряженности и яркости, к сгущению лирического переживания и аккумулированию художественных