что умиляются в нем на человека, что забыл, что он — Бог. И теперь я увидал иную глубину христианства, в котором вся его мораль, вся эта прощающая любовь зыблется, как тростинка над пучиной. Тогда открывается прельстительность христианства, как всякой бездны, как всякой стремнины, над которой кружится голова»{13}.

Гиппиус поняла, что «сотаинника» из Брюсова не выйдет. Это определило их дальнейшие отношения, в которых стали доминировать литературные интересы. Поэтому один из главных выводов ее злых воспоминаний верен: «Между нами никогда не было ни дружбы, в настоящем смысле слова, ни внутренней близости. Видимость, тень всего этого — была»{14}.

2

Мережковские, между тем, нуждались не только в «сотаинниках», но и в сотрудниках. В конце января 1902 года Брюсов сообщал Бальмонту о выходе «с весны» «Нового пути»: «Мне поручено просить у Вас всего — много стихов, статей, переводов, заметок — всего, что есть и может стать сущим. И скоро. Ибо они хотят к Пасхе выпустить 1-ую книгу. Впрочем, в эту поспешность я не верю… Будут печататься там протоколы религиозно-философского общества (Вы о нем всё знаете?), статьи о католичестве, синоде, пресуществлении и т. д., много стихов, мало рассказов, очень много статей. Распоряжаться и деспотствовать будет Мережковский»{15}.

Скепсис относительно скорого начала был оправдан: у журнала не было ни разрешения, ни спонсоров, кроме Перцова и московской меценатки Евгении Образцовой, которая по дружбе дала в долг Мережковскому три тысячи рублей{16}, ни субсидий, несмотря на попытки заинтересовать проектом Синод. Надежды возлагались на подписку, но Брюсов резонно писал намеченному в редакторы Перцову: «Ни Вы, ни Мережковские, никто из нас не сумеет издавать журнала на 3000 подписчиков. В области чистой литературы, нам, ценителям стихов Зинаиды Николаевны, долго еще быть в великом меньшинстве. Стало быть, вся надежда на религиозное движение в обществе, но оно существенно не журнально. Нет привычки удовлетворять свой религиозный голод через журнал, и не нам создать эту практику. […] „Новый путь“ должен быть аристократичен, долго, может быть, лет пять-шесть, пока в среде этой самой аристократии не наберется 3000 подписчиков. Это будет неизбежно. И надо, чтобы к тому времени у нас был журнал с надписью „издания год шестой“»{17}. Сказанное интересно тем, что шесть лет просуществовали «аристократические», по определению Философова, «Весы», а не державшийся на провинциальной подписке «Новый путь»: он набрал две с половиной тысячи подписчиков, но выходил всего два года.

Из-за отсутствия определенности дело застопорилось. 5 мая Брюсов с женой и сестрой Надеждой уехал на два месяца в Италию, откуда периодически посылал корреспонденции в «Русский листок». «Вся прелесть Венеции в своеобразии самого города, в жизни его каналов, — писал он. — Правда, многое из того, что прежде имело смысл, стало теперь игрушкой, которой тешат приезжих. […] Подлинная Венеция прячется в какие-то углы на время сезона. […] Но больше нигде в мире нет города без шума городской езды, совсем без пыли, с площадями, подобными комнатам большого дома, с узкими улицами, на которых не могут разойтись два зонтика, с церквами, сплошь выложенными разноцветными мраморами, с крохотными магазинами, похожими на ящички. В Венеции прежде дорожили местом; всё в ней мелко, но отделано как миниатюра. Венецианцы славились как мозаисты, и весь их город — как большая мозаика: каждая подробность закончена с любовью. После нее даже Флоренция кажется грубой и тяжелой»{18}. «Всего более по сердцу пришлась мне Венеция, — записывал он по возвращении. — […] При всей своей базарности Венеция не может стать пошлой. И потом: это город ненужный более, бесполезный, и в этом прелесть. […] Прекрасно в нем деление на две части: город для всего грязного, это город каналов; город для людей, — это улицы. Мечта Леонардо!».

По возвращении из Италии 11 июля Брюсов узнал, что «Новый путь» разрешен. Перцова принял министр внутренних дел Вячеслав Плеве, который «задал ряд хитрых вопросов, быстрых, как на следствии, дурно отозвался о „Мире искусства“ и о Розанове, хорошо о Мережковском». Валерию Яковлевичу предложили пост секретаря редакции. Он охотно взялся за дело (переписка с Перцовым наполнилась техническими деталями оформления и верстки), отказался, как все ближайшие сотрудники, от гонораров, но в октябре с удивлением обнаружил отсутствие своего имени в рекламных объявлениях. Перцов объяснил это боязнью отпугнуть провинциальных подписчиков участием декадента. Брюсов, пребывавший в дурном настроении и временно разошедшийся с «Русским архивом» и «Русским листком», был раздражен и обижен: «Я просто не верю Вашей отговорке. У меня есть свои читатели. Если две сотни бюргеров откажутся от подписки ради страха моего имени, то другие сотни будут читать журнал только ради меня. […] Неужели Вы хотите начинать „Новый путь“ полухитростями и полуложью, хотя бы пред газетами? Чем же он будет отличаться от старых путей?»{19}.

Соглашаясь работать в журнале, Брюсов предупредил, что из-за недостатка денег не сможет переселиться в Петербург, но готов часто ездить туда. Постепенно его энтузиазм убывал, хотя 12 ноября в столице Мережковские приняли его «как ни в чем не бывало, как старого друга», а Перцов представлял Валерия Яковлевича как секретаря редакции: «Видимо, хотят меня заставить согласиться с совершившимся фактом». В обычном вихре встреч кроме знакомых имен — Случевский, Сологуб, Философов, Лохвицкая — появляются новые: поэт Сергей Рафалович, социолог Владимир Святловский, переводчик Пшибышевского Михаил Семенов и, наконец, жена Минского — поэтесса Людмила Вилькина, коллекционировавшая знаменитых поклонников и их письма с пылкими признаниями.

Людмила Николаевна принялась соблазнять московского гостя. На один день они уединились в финском пансионе, «но только целовались», как сказано в дневнике Брюсова. Вилькина рассказала об этом мужу. Брюсов написал стихотворение «Лесная дева» и неосторожно сообщил об ухаживаниях оставшейся в Москве жене, чем встревожил ее. Именно тогда он обратился к ее сестре Марии с просьбой: «Уверьте ее, что я ее очень люблю. […] Я неосторожно описывал ей, как ухаживал здесь за г-жой Минской. Только потому и описывал, что для меня это было забавой. […] Во всех моих ухаживаниях за Минской и Образцовой ничего нет. […] Если б даже я был возлюбленным г-жи Минской (чего вовсе нет и не будет), и тогда это не было бы изменой. Ах, почему для женщин это не ясно»{20}.

Тем не менее, грехопадение произошло — во второй половине января 1903 года, когда Брюсов в очередной раз приехал в Петербург по делам «Нового пути» и встретился с Вилькиной. Этому предшествовал обмен письмами в духе дружеской литературной болтовни, которая продолжалась и позже, порой перемежаясь двусмысленными намеками. Но, как отметили публикаторы