книги, но «скорпионы» отвергли такое приношение. Вл. Гиппиус согласился появиться в печати лишь как «Владимир Г-ъ» и при условии, оглашенном Брюсову в письме от 5 января 1901 года, что «сборник не будет иметь ни в каком отношении никакого направления, кроме хорошего литературного тона». «Русская Сафо» Мирра Лохвицкая, не имевшая недостатка в предложениях от издателей, осталась равнодушной к «скупщикам», но стихи дала. Брюсов был представлен в альманахе циклом «Осенние стихи», отрывками из поэмы «Замкнутые» и статьей «Истины. (Начала и намеки)», продолжавшей «О искусстве» и развивавшей теорию о множественности истин.

Предметом особой заботы Брюсова стал исторический раздел альманаха. Работа в «Русском архиве» привила ему вкус не только к изучению и публикации документов, но и к их собиранию, когда позволяли средства. К сожалению, судьба его коллекции, в которой были автографы Пушкина и Гоголя, неизвестна (в 1930-е годы она еще находились у И. М. Брюсовой){37}. Весной 1900 года он сблизился с пушкинистом Владимиром Каллашем («у него прекрасная библиотека», отметил Брюсов в дневнике) и с антикваром Николем Черногубовым, почитателем Фета и владельцем части его архива. «Скорпион» купил у Черногубова — Брюсов отбирал, Поляков платил — много ценных документов, которые были напечатаны в «Северных цветах» и в книге «Письма Пушкина и к Пушкину» под редакцией Брюсова (1903). В их числе — неизданные стихи Фета, Полонского и Каролины Павловой, письма и записки Пушкина, Тютчева, Тургенева, Некрасова, Вл. Соловьева и Урусова. Добавлю, что в 1903 году «Скорпион» выпустил книгу Николая Лернера «А. С. Пушкин. Труды и дни», в которую Брюсов с согласия автора внес много дополнений. Лернер писал ему почтительные письма и одновременно публиковал против него грубые памфлеты. Отношения были разорваны в 1912 году после участия Брюсова в полемике Лернера и П. Е. Щеголева на стороне последнего, после чего Лернер публично бранил Брюсова уже без всякого стеснения{38}.

Пятого апреля 1901 года альманах был представлен в цензуру уже отпечатанным — как издание объемом более 10 листов (правило распространялось на книги одного автора; для альманахов и сборников необходимый объем составлял 20 листов, но Брюсов добился послабления — видимо, с помощью Ю. П. Бартенева). Некоторые сомнения у Московского цензурного комитета возбудили драма Гиппиус «Святая кровь» (ранее отвергнутая «Жизнью» и «Миром искусства», как с неудовольствием отметил Брюсов), «Заметки на полях непрочитанной книги» Розанова (их не напечатал даже его друг Перцов), записные книжки Урусова (революционные «грехи молодости») и… «безнравственный» рассказ Чехова. Вопрос был передан на рассмотрение Главного управления по делам печати, но у того возражений не возникло. В середине апреля альманах поступил в продажу.

С каждым новым выпуском «Северных цветов» (всего их было пять — 1901, 1902, 1903, 1905 и 1911 годов; первые три переизданы в 1905 году в одной книге с общим указателем авторов) усиливалась тенденция к построению фаланги. Случайные авторы если и попадали в альманах, то из модернистского круга, вроде Дмитрия Фридберга, называвшего себя «Ландыш». Дружески откликаясь в «Мире искусства» на второй выпуск, в предисловии к которому редакция снова провозгласила «отсутствие всякой партийности в выборе материала», Философов недоумевал, почему публикуемая там критика «нещадно разносит сотрудников альманаха», поскольку «помещение подобных самобичеваний […] просто непрактично». «Издатели его должны, не вмешиваясь в борьбу партий, не отдавая особого предпочтения никому из своих сотрудников, спокойно, из году в год, давать публике образцы современного художественного творчества. Со временем все будет взвешено и смерено»{39}.

Обложка работы Константина Сомова не понравилась Философову: «слишком сладка и манерна». К следующему выпуску был привлечен другой «мирискусник» Лев Бакст. В конце марта 1903 года он выслал Брюсову обложку с подробнейшими указаниями относительно печати, но ее не пропустила цензура, сочтя чересчур эротической{40}. Не украсил рисунок Бакста и «Собрание стихов» Гиппиус, выпуску которого «Скорпион» придавал большое значение. «Маленький скандал вышел из-за обложки к стихотворениям Зиночки Мережковской, — объяснил художник. — Она и муж просили издателя, Брюсова, взглянуть на обложку до ее печати. Брюсов же им написал в грубых выражениях письмо (такое письмо неизвестно — В. М.), что он поручил обложку мне и что он меня считает таким художником, что может закрывши глаза доверить все, что мне вздумается нарисовать. Мережковский обиделся, сославшись на любопытство только, а не на поверку. А суть в том, что Зиночка просто хотела развести антимонию, разглядывать свой профиль, советовать мне всякий вздор и прочее. Я же решил ее, Зиночку, вовсе не рисовать, сделать просто голую девицу (античную), и ту не поспел к сроку, послал ему, Брюсову, телеграмму, что отказываюсь»{41}. Дружескому общению редактора и художника это не помешало.

Сосуществование символистов и реалистов, объединившихся вокруг товарищества «Знание» и его сборников (издавались с 1904 года), оказалось недолгим и сменилось ожесточенной полемикой. Предисловие к третьей книге извещало: «Наш альманах иной, чем два первые. Он более „единогласен“, более однороден по внутреннему составу. В нем ряд новых имен и нет кое-кого из прежних спутников. Мы рады этим новым. В них новая молодость, новая бодрость, сила». Вышедшие в 1905 году «Северные цветы Ассирийские» в стилизованной обложке Николая Феофилактова были однородно символистским альманахом и воспринимались как парное издание к журналу «Весы», который на протяжении первых двух лет существования не публиковал художественных произведений.

Отклики на первую книгу «Северных цветов» были разнообразными, но предсказуемыми. Буренин не придумал ничего нового: «Все эти господа, кажется, заболели недавно, но очевидно „готовы“ совершенно и едва ли даже излечимы — и кроткие, и буйные. Я сужу так по примеру Валерия Брюсова»{42}. Эти «цветы» «хуже всякого репейника, всякого чертополоха», — просвещал читателей харьковский «Южный край», вопрошая: «Как вы думаете — если бы в обществе кто-нибудь заговорил вот такими словесами, упрятали бы его в сумасшедший дом или нет?»{43}. «Бледные ноги» рецензент, между прочим, приписал Добролюбову, которого родственники в 1899 году, действительно, упрятали в сумасшедший дом, но не за стихи. Ясинский хвалил за освобождение от «шелухи напускного декадентства»{44}. «Новый альманах […] пытается воскресить лучшие традиции альманахов Пушкинской эпохи», — утверждал в консервативном «Русском вестнике» аноним, за которым можно предположить Саводника{45}. Анонимную хвалебную рецензию поместила московская газета «Русский листок»{46}. Здесь, вероятно, не обошлось без самого Валерия Яковлевича.

Долгое время сотрудничество Брюсова в «Русском листке» (1901–1904) оценивалось только негативно: «Газета, издававшаяся реакционным публицистом Н. Л. Казецким в монархическо-охранительном духе, была ориентирована на невзыскательного читателя, в основном из мещанских кругов»{47}. Это суждение восходит к автобиографии Брюсова, назвавшего газету «правой» и «бульварной» и как бы извинявшегося за участие в ней: «Выбора у меня не было, я устал „публично молчать“ в течение