нервен или же нетрезв

и пошатываясь движется

отрицая наотрез

тальника чужие ижицы

дорежимный алфавит

сохраняется природою

и о чем-то говорит

не служа и не работая

воздух имени толстых

(двух по крайней мере истинных)

но пока что не достиг

воссоединенья с листьями

хартия срамной весны

как разорванная уния

пышности и голизны

сочлененных в духе бунина

гаснет искреннее «ах!»

под литературной лапищей

но зачем горит в ногах

Серафимовское кладбище?

о разметанный костер

под усадьбою спаленною

спали? умерли? – растем

и во сне и сквозь холодную

землю в азбучных кустах

в островках еще не стаявших

фосфорический костяк

двигаться и жить восставивши

Чехов

чехов?

чехов, тот самый

антон палыч

эсеровское пенсне

слезы на стеклах

ледяные слезы на стеклах

мятая черная шляпа

сорок первый, конец ноября

служу в поездной охране

вижу: это же чехов!

добрый школьный портрет

постарел но еще узнаваем

жив получается дожил

до наших дней –

он, соломенно-серый старик

у меня у самых моих сапог

умирал на полу станционном

возя головой по доскам

возле двери где ученический лист

и саженный химический почерк

сообщали: КОМЕНДАТУРА

перешагивали через него

бухали двери

телефон трещал беспрерывно

беспрерывно трещал телефон

вышел начальник – и дальше

я ничего не видел:

нас вывели на платформу

в мокрый снег ранней метели

Апрель 1985

«истина во что бы то ни стало…»

истина во что бы то ни стало

– если истина действительно – тогда

видится истерзанной усталой

в желтизне болезней и труда

дожили, и вышел Ходасевич

безнадежно прозорлив

парки царскосельские рассеяв

опрокинув европейский миф

верность глазу, недоверье Музе

точная деталь, безумный быт –

худшая должно быть из иллюзий

жить как будто заживо зарыт

с пафосом обнаруженья дряни

спать нельзя и бодрствовать грешно –

дырка звездчатая острыми краями

нищее когтит окно

от парижа свалок и сортиров

эмигрантских тусклых вечеров –

кроме искалеченных и сирых

кроме холода проникшего под кров

кроме отвращения и страха

перед Будущим (а будущее – мы,

что и говорить, не ангелы не сахар,

хамы для него, могильные холмы…) –

что останется? классическая сухость?

ложнопушкинский ритмический узор?

музыка сведенная до слуха?

ухо выглянувшее во двор…

все – пустыня в голосе провидца

кроме нескольких катастрофичных строф.

я не должен был наверное родиться

если истинно таков

ход событий – как ему открылось

там на дне в колодезе двора

где исчерпана и Божеская милость

и любовная игра

«ждали чего?..»

ждали чего?

на что надеялись?

воли своей не имели

исчезают куда-то

лица харизматической лепки

зрачки отразившие Бога

улыбка у входа в метро

подозреваю

что все эти годы

ходил между нами Хозяин

ходил незримый холодный

как безымянный палец

срезанный с левой ладони

вместе с обручальным кольцом

очередного старца

обреченного править

уносит Верховная Власть

а мы стареем быстрее

чем успеваем запомнить

какими лекарствами исцеляется память

их цену и вкус

«на языке великого народа…»

на языке великого народа

из медленно-органной глубины

кругами подымаясь на поверхность

яснея проступая под водой

сигаровидным телом серебристым

дельфин играет – имя на устах

на языке великого народа

какое слово ни скажи,

как только вырвалось – оно уже огромней

тебя – и поднимает над землей

и ставит на ладонь свою и смотрит:

букашка, надо же, а тоже человек

на языке великого народа

малейшие понятья смещены

«он человек» – ты скажешь про кого-то

а это лишь накат мерцающей волны

и чесуча на довоенном фото

и гипсовый дельфин после войны

«тогда – в библейские большие времена…»

тогда – в библейские большие времена

пришла Ассирия, Господень полк Особый,

и богоизбранная дрогнула страна

перед лицом насилия и злобы

теперь – как Божий бич занесена

над мазохической Европой

Россия милая, воспрянув ото сна

с дородовой порвав утробой

она рождается как белый черновик

метелью перечеркнутого текста…

не разобрать, переходя на крик

от угрожающего жеста –

но это есть единственный язык

язык истории вне времени и места

Рассказ отца Алипия

доносится ура

салют

какому роду

наземных войск или воздушных

мы кланяемся нынче?

историю Алипия, дурак,

я пересказывал не раз

как будто ножницами резал

халат из байки монастырской

на тряпки на хозяйственную ветошь

в артели Грекова сержант

красноармейский живописец

по конским головам специалист

воздетая оскаленная морда

конь Ворошилова

и он видение имел

уму непостижимое

приотворяется огромный глаз коня

белок безумный в молниях-ветвях

кровавых тонких

я помню это утро в мастерской

у нас не выключали репродуктор

умолкла музыка раздался Левитан