Шрифт:
Закладка:
Судя по всему, Косыгин намеревался решить проблему дефицита чисто административными мерами, строя новые заводы по производству предметов потребления [Андриянов 2003: 200]. Как показал Янош Корнаи, это все равно не решило бы проблемы, поскольку при легком доступе к деньгам дефицит активно работает на свое расширение. Но советский премьер об этом не догадывался и надеялся повысить благосостояние людей, не допуская никакого капитализма.
В принципе, с углубляющимся дефицитом можно было бороться, развивая реформу в сторону рынка, как это, скажем, в 1960–1970‑х годах было сделано в Венгрии. Однако такой динамики, скорее всего, боялся сам Косыгин. В том числе, возможно, потому, что подозревал: оставшиеся бесконтрольными директора предприятий все разворуют [Млечин 2005: 377]. А о том, чтобы бороться с воровством при помощи перехода к частной собственности, то есть посредством формирования хозяина, контролирующего работу своего завода, советскому руководителю середины 1960‑х и помыслить было страшно. У нас нет серьезных оснований для того, чтобы говорить о Косыгине как о реформаторе, способном совершить серьезный рывок вперед и качественно изменить советскую экономику. Хотя нельзя исключить и того, что торможение реформ зависело больше не от его собственного настроя, а от общей обстановки в советском политическом руководстве. Во всяком случае, Брежнев весьма скептически оценивал реформаторскую деятельность Косыгина и утверждал, что просто работать надо лучше, а не реформы проводить [Ханин 2008: 315]. Об этом же заявлял в беседе с иностранцами и секретарь ЦК КПСС Андрей Кириленко – один из наиболее близких Брежневу людей в политбюро [Брутенц 1998: 139]. Более того, косыгинский биограф отмечает, что его герой однажды приватно констатировал в беседе с чехословацким премьером Любомиром Штроугалом: «Ничего не осталось. Все рухнуло. Все работы остановлены, а реформы попали в руки людей, которые их вообще не хотят» [Андриянов 2003: 220]. Скорее всего, и впрямь дела обстояли подобным образом: реформатора окружали те, кто все останавливал. Но возможно, Косыгин, как часто бывает с людьми в подобной ситуации, лишь сохранял иллюзии о том, что, если бы ему, мол, не мешали, он мог бы совершить прорыв. В действительности же к прорыву он был не готов.
Косыгинская реформа притормозила не только по экономическим, но и по политическим мотивам. В Чехословакии в 1968 году похожие реформаторские процессы привели к Пражской весне. Такого поворота событий опасались все советские лидеры, включая Косыгина. Но, как показывает венгерский опыт 1970‑х, стремление общества к политической либерализации, сопутствующее экономическим реформам, не обязательно реализуется на практике. Если лидеры Пражской весны готовы были, сказав «А», сказать и «Б», то венгерский лидер Янош Кадар отделил экономику от политики и притормозил либерализацию политической сферы до второй половины 1980‑х, когда на фоне горбачевской перестройки уже затрещала вся политическая система Центральной и Восточной Европы. Наверняка Брежнев с Косыгиным и Андроповым были бы в политическом торможении не менее эффективны, чем Кадар, а потому могли себе позволить некоторое экономическое продвижение. Но они предпочли перестраховаться.
В итоге Косыгину приходилось руководить советской экономикой и распределять дефицитные ресурсы, используя все те инструменты бюрократического торга, от которых реформа, по идее, должна была нас увести. Вот весьма характерный пример того, как действовал Алексей Николаевич и как действовали сотни его подчиненных на нижних уровнях управления экономикой. Однажды, в начале 1968 года, Косыгин приехал в Западную Сибирь, чтобы лично посмотреть, как идет процесс нефтяных разработок, которому он уделял огромное внимание. Встречал его директор Усть-Балыкской конторы бурения Александр Филимонов:
Впереди – овраг. Филимонов берет Косыгина под ручку, чтобы тот ненароком не поскользнулся (в ботинках все-таки, не в унтах), и думает: «Ну где же фотографы? Единственный раз в жизни под руку с премьер-министром!» А вслух говорит: «Нам бы побольше таких вот бульдозеров ДЭТ-250, они очень хорошо зарекомендовали себя в наших болотах». Косыгин отвечает, что их производится всего 50 штук в год, но обещает помочь. Потом Филимонов просит помочь с мебелью, желательно импортной. Косыгин говорит: «Дайте миллион тонн нефти, мы ее продадим и купим вам мебель». Так и «сторговались» [Трапезников 2007: 247].
Прямо как в известном торге Остапа Бендера с монтером Мечниковым: утром нефть – вечером стулья. Подобным образом делил Алексей Николаевич бульдозеры с мебелью, предоставляя несколько больше дефицитных благ тем, кто имел доступ к его «ручке», и несколько меньше тем, кто не имел.
Косыгин очень старался сделать как лучше. Пока Брежнев ездил на Запад «за разрядкой», Косыгин ездил в Сибирь за нефтью. Однажды даже уши отморозил [Байбаков 1981: 287]. Преобразованиями же после 1968 года он уже не занимался. Апатия его под занавес дошла до того, что на одном из заседаний политбюро конца 1970‑х он был подвергнут критике даже главой Госплана Николаем Байбаковым, прекрасно видевшим, куда катится экономика [Гришин 1996: 40]. Но такие конфликты, развивавшиеся по принципу «Милые бранятся – только тешатся», уже ни на что не могли повлиять. От реформаторских экспериментов отказались на двадцать лет. Вплоть до начала горбачевской перестройки.
Второй кинозал
Во «Втором кинозале» мы будем смотреть фильмы, которые уже в полной мере можно назвать фильмами моей эпохи. Это кино так или иначе формировало подрастающее поколение семидесятников. Те, кто постарше, смотрели его в момент первого появления на экранах. Те, кто помоложе (вроде меня), впоследствии догоняли старших, сталкиваясь с киношедеврами рубежа 1960–1970‑х годов уже на исходе «долгих семидесятых». Не столь важно, когда мы смотрели эти фильмы. Важно то, что они во многом определили характер нашей молодости.
«Доживем до понедельника» (1968)
Когда был впервые показан этот фильм Станислава Ростоцкого, мне исполнилось лишь семь лет, и я, конечно, его не смотрел. Но через многие годы понял, что именно
