Движение казахов в обоих направлениях через границу продолжалось, и между Голощёкиным и Эйхе разгорелся острый спор. Подобно Голощёкину, Эйхе был давним бойцом революции. Начав свою деятельность как член партии «Социал-демократия Латышского края», Эйхе впоследствии стал заместителем продкомиссара на Урале и наконец главой Западно-Сибирского крайкома ВКП(б). Спор Голощёкина и Эйхе отражал разное содержание, которое они вкладывали в понятие бегства казахов через республиканскую границу. С точки зрения Голощёкина, подавляющее большинство беглецов были «баи», обладавшие «значительным количеством скота». Голощёкин сформулировал обвинение, к которому не раз будут прибегать чиновники Казахстана в перепалках с представителями соседних республик: власти Западно-Сибирского края захватили скот откочевщиков, а затем представили их «как каких-то нарушителей границ и голодобеженцев» и пытаются отправить назад в Казахстан. Более того, заявил Голощёкин, западносибирские власти отправляют в Казахстан всех казахов, в том числе и тех, кто долгое время проработал в сибирских колхозах. Он просит власти Западно-Сибирского края оказать помощь обедневшим казахам, вычистить из их числа «баев», а в Казахстан отправлять их постепенно, в первую очередь выслав тех, у кого есть скот и кто сможет поучаствовать в весенней посевной кампании760.

В словах Голощёкина была доля правды. До зимы 1931/1932 года некоторые казахи бежали в соседние республики со своим скотом. В докладе, составленном ОГПУ, был детально перечислен скот, потерянный Казахстаном в пользу Узбекистана в 1931 году: «9399 верблюдов, 2253 лошади, 99 243 овец и коз и 1125 ослов»761. В 1930 году, согласно докладам представителей ОГПУ, туркменские власти приложили усилия, чтобы заманить казахов и их скот в свою республику, – в частности, обеспечив бесплатную паромную переправу (кратчайший путь из Западного Казахстана в Туркмению лежал через Каспийское море) и запретив капитанам перевозить казахов обратно в Казахстан762. Особенно прославилось «дело андижанских верблюдоводов», когда казахские чиновники обвинили узбекских в попытке интегрировать в экономику Узбекистана тысячи казахов вместе с их верблюдами763. Но дискурсом национальности пользовались не только республиканские чиновники. Некоторые беженцы в Туркмению, относившиеся к первой волне, утверждали, что их нельзя возвращать, поскольку они не «казахи», а «каракалпаки»764.

Однако к весне 1932 года, когда начался спор Эйхе и Голощёкина, любые попытки охарактеризовать обнищавших казахских беглецов как «богачей» или потребовать возвращения тех, у кого имеется «скот», звучали бессмысленно. В своем ответе Эйхе высмеял заявление Голощёкина, что большинство беглецов в Западную Сибирь составляли баи: «Весь вопрос только в том, почему в этом году контрреволюционная работа бая-кулака была столь успешна, что ему удалось сбить тысячи бедняцко-середняцких хозяйств». Эйхе утверждал, что организация помощи откочевщикам возможна только в Казахстане: «Организовать в Западно-Сибирском крае какую-нибудь базу по снабжению откочевавших нуждающихся казахов означает поощрять дальнейшую откочевку». Он отверг голощёкинскую идею об отделении баев от остальных казахов, сказав, что и «это можно сделать только в Казахстане»765. Еще резче, по сообщению уполномоченного из Восточно-Казахстанской области, высказался уполномоченный ОГПУ из Западно-Сибирского края: «Вы хотите превратить наш край в опытное поле тем, что мы должны ваших граждан учесть по районам, социальному положению – открыть статистику, после этого собрать и кормить их, и, наконец, отправлять их только по вашим нарядам[,] – с этим не согласны!»766

Ответ Голощёкина показывает, до какой степени проблемным стал вопрос контроля над республиканской границей. Голощёкин подверг критике Эйхе за неспособность контролировать границы Западной Сибири, утверждая, что каждый день оттуда в Казахстан прибывает по тысяче человек, в основном «кулаки» и «батраки». Он неохотно согласился, что Казахстан должен принять назад тех, кого вышлют из Западной Сибири, но неоднократно повторил, что республика переживает величайшие трудности и потому не может принять больше ни одного человека767. Позже в этом же месяце по распоряжению крайкома был создан комитет, во главе которого встал Ураз Исаев, председатель Казсовнаркома. В задачи комитета входило следить за возвращением в Казахстан бедняцких и середняцких хозяйств и посылать этих людей на фабрики и строительные площадки республики768. Границы Казахстана с другими советскими республиками начали патрулировать подразделения легкой кавалерии – с целью воспрепятствовать дальнейшему движению населения769.

К 1932 году положение с болезнями стало критическим. Крайком сообщил, что в трех северных областях (Восточно-Казахстанской, Карагандинской и Актюбинской) наблюдается эпидемия тифа, а в одной из них (Актюбинской) – еще и эпидемия черной оспы. Крайком предупреждал, что к началу осени в этих областях могут начаться «массовые заболевания населения города и деревни»770. Особенное беспокойство крайком испытывал в отношении промышленных районов, например Карагандинского угольного бассейна, где существовала опасность встреч беженцев с рабочими771. Было принято решение, что откочевщики, представляющие собой двойную опасность: как носители болезней и как «социально вредные элементы», должны будут проходить фильтрационные пункты, прежде чем их допустят на промышленные объекты, в точности как «спецпереселенцы», то есть высланные из родных мест крестьяне772. В этих фильтрационных пунктах врачи должны были проводить полный медицинский осмотр откочевщиков (включающий мытье, выведение вшей и прививки от оспы), а чиновники – собеседование, целью которого было убедиться, что на промышленные объекты будут отправлены беженцы только надлежащего социального происхождения773. Все откочевщики должны были проходить карантин в изоляторах. Таким образом, обсуждение откочевщиков приобрело откровенно медицинский характер, и на них стали смотреть с еще бóльшим подозрением774.

Проверка откочевщиков была организована плохо. Никто, казалось, не имел представления, сколько беженцев вернулось в республику. В Карагандинской области уполномоченный писал: «О количестве возвратившихся хозяйств фигурируют несколько цифр (7000, 6000, 9000) – все они неточны, иногда выдуманы»775. В апреле 1932 года, в рамках серии небольших продовольственных займов Казахстану и другим регионам Советского Союза, Политбюро выделило миллион пудов (16 тысяч тонн) еды «возвращающимся из других районов казахским хозяйствам»776. Но мало что из этой еды дошло до голодающих беженцев. Заведующий облздравом Восточно-Казахстанской области обнаружил, что ежедневная норма равняется 300 граммам хлеба, хотя правительство разрешило выдавать по 600 граммов. Более того, он обнаружил, что «карточек, учета нет. Все делается на глазок. Слабые, которые не в состоянии получить сами, остаются без продуктов, сильные, в том числе семипалатинские воры и спекулянты, получают по несколько порций и продают на базаре»777. В фильтрационных пунктах не было крыши над головой, и многие беженцы продолжали жить под открытым небом. Смертность была ужасающей: в Семипалатинске из 11 тысяч беженцев умерло 4107 человек778.

Устройство беженцев на промышленные объекты и в колхозы тоже проходило с трудом. Многие из этих людей так