Шрифт:
Закладка:
Начавшийся в Казахстане кризис перехлестнул через границу, вызвав пререкания между советскими и китайскими дипломатами по поводу нестабильности, связанной с проблемой беженцев. Этот конфликт быстро достиг высших эшелонов партии: 13 февраля 1931 года Сталин и Молотов послали телеграмму по поводу казахстанско-китайской границы Элиаве, распорядившись, чтобы тот «немедленно на месте» провел «неотложные мероприятия совместно с Голощёкиным»722. Голощёкин и Элиава ответили 8 марта, предупредив, что «политическое положение приграничных с Китаем районов Казакстана чрезвычайно неблагополучное, несмотря на ряд мер, принимаемых крайкомом». Они предложили произвести чистку всех представителей СССР в Синьцзяне, в том числе торговой миссии и консульства. Весной 1931 года, вопреки всем нападениям на мигрантов в Казахстане и Синьцзяне, бегство, по словам Голощёкина и Элиавы, «снова усиливалось»723.
Советскому руководству было исключительно трудно контролировать границу с Китаем. На всем протяжении этой длинной и прозрачной границы даже хорошо скоординированные попытки остановить бегство терпели неудачу из-за свойств степи, в которой беглецам так легко было скрыться. Однако чиновников доводили до отчаяния не только особенности ландшафта, но и чрезмерная подвижность главных государственных ресурсов, которые они так мечтали привязать к какому-нибудь конкретному месту, – людей и скота. Граница между Казахстаном и Синьцзяном разделяла родственников и семьи. Эти родственные и семейные связи стали рушиться, когда советская власть прибегла к силе, чтобы преградить путь через границу.
Пытаясь установить прочный контроль над китайско-казахстанской границей, советские чиновники сталкивались с проблемами, не имевшими аналога на западном пограничье СССР, – там не было в высшей степени мобильного населения, привыкшего к сезонным миграциям, а ресурс, лежавший там в основе экономики, не поддавался легкой транспортировке. Проблемы, связанные с географией и образом жизни, стали еще сложнее из-за начала чудовищного голода, в пропорциональном плане худшего из бедствий, связанных с коллективизацией в Советском Союзе. Тысячи людей бросились в Синьцзян – кто в поисках еды, а кто для взаимодействия с повстанцами.
Вместо того чтобы депортировать проблемные группы населения, как это было сделано на западном пограничье, советское руководство прибегло к насилию, убив несколько тысяч людей, пытавшихся перейти границу. Трудно сказать, исходил ли соответствующий приказ из Москвы, но центральное руководство молчаливо одобрило эти убийства. Насилие, хаос и вооруженные рейды вдоль границы продолжались, несмотря на вред, который они несли советско-китайским отношениям. Одной из причин происходившего был навязчивый страх многих советских чиновников перед слабостью Китайского государства и масштабами иностранного, в первую очередь японского и английского, влияния в Китае. Кроме того, советские чиновники стремились покончить с народными восстаниями: в годы голода в Казахстане разгорелись восстания, оказавшиеся одними из самых масштабных в истории СССР. Яростная атака на казахский образ жизни черпала оправдание в важнейшем принципе советской национальной политики – в идее, что национальность тесно связана с территорией.
Глава 6
КАЗАХСТАН И ПОЛИТИКА ГОЛОДА, 1931–1934 ГОДЫ
«Страдание не покидало наши головы; глаза наши были полны слез». Так Дуйсен Асанбаев, которому повезло выжить, вспоминал отчаяние, царившее на последнем этапе казахского голода, когда более миллиона казахов бежали, пытаясь найти убежище в других частях республики или за ее пределами724. Советская кампания по коллективизации, стартовавшая зимой 1929/1930 года, положила начало двум годам человеческих страданий во всех уголках Казахстана и привела к голоду и бегству – в том числе за границу, в Китай. Но к зиме 1930–1931 годов продовольственный кризис в республике стал настолько тяжким, что в бега подались практически все казахи. Решение оставить родной край далось казахам нелегко – они покидали пастбища предков и родовые владения. Сэден Малимулы (Сэден Мәлiмұлы), которому тогда было одиннадцать лет, вспоминал, как тяжко им с матерью было решиться покинуть свой аул и уйти на северо-восток республики, где на шахтах работали русские и где, как надеялись Сэден и его мать, легче было найти пропитание725. Казахские стада практически прекратили свое существование, и те, кто оставался на месте, не имели почти никаких шансов выжить: Зейтин Акишев, работавший учителем в Семипалатинске, вспоминал, как ходил по покинутым селениям на окраине города. Большинство лачуг были пусты, но в одной он нашел тесно переплетенные скелеты обнявшихся влюбленных726.
Московское руководство предвидело, что натиск партии на казахскую кочевую жизнь приведет к голоду, однако не ожидало этой массовой миграции, крупнейшего переселения с XVIII века, со времен джунгарского нашествия. Беглецы были почти поголовно казахами – потому, что голод нанес свой главный удар по казахскому аулу, и потому, что казахи были скотоводами-кочевниками, не раз практиковавшими бегство в случае неблагоприятных природных или политических условий. Они наводнили города и промышленные объекты в Казахстане, соседние территории СССР – Западно-Сибирский и Средне-Волжский края в РСФСР, Узбекистан, Киргизию и Туркмению, и бежали за границу – в Китай и, в меньшей степени, в Иран и Афганистан. Таким образом, масштабы связанного с голодом бегства в Казахстане были куда бóльшими, чем в западных землях СССР. Всего за восемь месяцев, с июня 1931 по февраль 1932 года, количество зарегистрированных хозяйств в республике уменьшилось на 22,8%: в бега ушли более 300 тысяч хозяйств, более миллиона человек727. Один районный чиновник охарактеризовал 1931 год, когда началось это могучее движение населения, следующим образом: «Все население казакских аулов было, так сказать, на колесах»728. Массовый исход казахов из сельской местности облегчил участь некоторых из них, но большинство беглецов не нашли спасения. К 1934 году, когда закончился голод, в этом беспрецедентном катаклизме погибло около 1,5 миллиона человек, или четверть населения республики.
Московское руководство представило это движение страдающих людей как знак успеха и прогресса. Их называли не беженцами, а откочевщиками. С точки зрения Филиппа Голощёкина, руководителя и партийного секретаря республики, появление откочевщиков было частью необходимого перехода, когда казахи, избавляясь от отсталых кочевых практик, превращались в социалистическую нацию. Он заключал: «Старый аул сейчас разрушается, он в движении к оседанию, к покосу, к земледелию, переходу от худших земель к лучшим; и в движении к совхозам, к промышленности, к колхозному строительству». Есть, конечно, и те, кто тоскует по прошлому и не понимает социалистического будущего, – они «паникерствуют, предсказывают гибель»729. Чиновники предупреждали, что этот этап перехода потребует особой бдительности, и партия атаковала кочевое скотоводство еще более яростно, взяв на вооружение фантастические планы по еще более быстрому оседанию казахов на землю. Как и
