остановились, не голодало само (во всяком случае те, в чьих домах разместился обоз), но боялись и голода, и голодающих… Они тщательно запирали свои дома и запирались сами, были молчаливы, угрюмы, недоброжелательны»796.

Широко ходившие слухи о «каннибализме убийц», то есть об убийстве людей ради их мяса, тревожили многих людей, в первую очередь родителей, боявшихся, что голодающие украдут их детей. В Западной Сибири и Среднем Поволжье рассказывали, что откочевщики едят русских детей797. Свидетели голода описывали отдельные случаи убийств с целью каннибализма. В частности, в Шуском районе, в месте, где голодающим выдавали еду, чиновница по фамилии Данеман упоминала, что видела, как беженец взрезал живот умирающего беженца, достал оттуда печень и дал ее другому голодающему, который съел ее сырой798. Другие источники свидетельствуют о том, что являлось, по всей видимости, «каннибализмом выживших», или поеданием трупов799. В феврале 1933 года сотрудники ОГПУ задержали в Аулие-Ата женщину, продающую человеческое мясо. Доктор, произведя осмотр, сделал вывод, что это мясо ребенка шести-семи лет800. Халим Ахмедов, переживший голод, вспоминал свои встречи с людьми, варившими человеческое мясо801.

Многие, чтобы выжить, стали потреблять суррогатную пищу. Люди, пережившие голод, вспоминали, как они ели грызунов и дикие травы, как шли через поля в поисках масақ – остатков урожая802. Другие вспоминали, как отказывались есть грызунов, поскольку это противоречит исламу803. В Шуском районе, по свидетельству той же Данеман, голодающие стали собирать колючки местного растения джигима (лох узколистный, Elaeagnus angustifolia). Целый день уходил на то, чтобы собрать достаточно колючек на одну лепешку, и те, кто ел подобный хлеб, испытывали страшную боль в желудке804. Другие доедали кожи от своих подстилок, сделанных из шкур животных. По описанию Данеман, подстилку держали над огнем, сжигая шерсть, а затем жевали кожу. Некоторые ели коровью или лошадиную кожу, но это были «главным образом дети и совсем умирающие» – такой пищи было мало и на всех не хватало805.

Число беспризорных детей выросло многократно: по данным партии, в начале 1932 года в республике было 20 700 беспризорников, а в начале 1933 года их число достигло 71 тысячи806. Большинство очевидцев признавали, что эти цифры, скорее всего, сильно занижены. В 1932 году чиновники республиканской детской комиссии сообщали, что только у угольных рудников Караганды собралось 1700 голодающих детей807. В Павлодаре, как сообщили пятеро ссыльных, детские дома оказались настолько переполнены, что перестали принимать новых детей: «По городу ежедневно встречаются десятками покинутые, замерзающие, истощенные, опухшие от голода дети всех возрастов. Обычный ответ их: „Отец умер, мать умерла, дома нет, хлеба нет“»808.

Иногда эти беспризорники действительно были сиротами. Сэден Малимулы, с которым мы встретились на первой странице этой главы, оказался в детском доме после смерти матери809. Но многие семьи бросали своих детей – потому, что такова была их душераздирающая стратегия выживания810. Количество ртов в этих семьях было слишком велико, и родители оказывались перед тяжелейшим выбором: какого ребенка взять с собой, а какого бросить811. Другие, возможно, верили, что в детском доме у ребенка будет больше шансов выжить, чем если он останется с родителями. Впрочем, неясно, так ли оно было на самом деле: в Павлодаре один из приютов, в котором оказывались голодающие дети, «вернее должен быть назван моргом», как выразился один из ссыльных. Пол приюта был устлан телами умерших детей, которые никто не убирал812. В Кзыл-Ординском районе на юге республики в первые несколько месяцев 1933 года уровень смертности в детских домах составил 60%813. Виктор Серж вспоминал, как пытался вручить ребенка в Оренбурге милиционерам, чтобы они отвели его в детский дом, но те не согласились: «Да они от таких отказываются, потому что сами подыхают с голода!»814

Одной из самых неотложных проблем стало погребение мертвых. Данеман рассказывала, что на пути в деревню Гуляевку видела трупы, которые «валялись» по дорогам или в кустах саксаула на обочинах дорог815. В деревне Уштобе чиновник транспортного отделения сообщал, что трупами усеяны дороги и заполнены канавы вдоль железнодорожных путей. Жители деревни уже не имели сил рыть новые могилы, и каждая яма в деревне давно была заполнена трупами, припорошенными снегом816. В городах и других населенных пунктах необходимость убирать трупы стала важнейшей проблемой. Повсюду распространилась вонь от непогребенных тел, и, как следствие, возник широкий спектр болезней – от холеры до тифа. Пережившие голод часто вспоминают арбу (запряженную лошадьми повозку), собиравшую трупы с городских улиц817. Затем эти трупы сбрасывались в места массового захоронения на окраинах городов. Видеть своих близких погребенными таким образом было настоящим мучением: эти массовые захоронения нарушали исламскую традицию, требующую, чтобы лица мертвецов были обернуты тканью, а тела повернуты лицом к Мекке818.

Какие факторы определяли, выживет человек или умрет? Членство в партии не гарантировало выживания. Описывая ужасающую ситуацию на пункте выдачи еды беженцам в Гуляевке, где «ноги трупа лежали на лице живого», Данеман писала: «Среди возвращенцев были и члены партии, и комсомольцы. Мне председатель сельсовета Белоусов сказал, что даже показывали ему свои партийные билеты. И они тоже умирали вместе со всеми»819. Впрочем, многим связь с государственными структурами помогла выжить. Зейтин Акишев в годы голода стал школьным учителем в Семипалатинске, и это обеспечило ему, как он вспоминал, постоянный рацион проса от государства820. Те, кто работал на промышленных стройках – угольных шахтах Караганды или медных шахтах Балхаша, по-видимому, имели куда лучшие шансы на выживание. Это подтверждают и партийные документы: когда летом 1932 года положение в республике в очередной раз ухудшилось, чиновники Наркомата тяжелой промышленности СССР потребовали, чтобы поставки мяса, хлеба и других товаров в «отдаленные районы» республики были прекращены – и перенаправлены в такие промышленные пункты, как Балхаш821. Беженцы-казахи, изгнанные из этих промышленных зон из-за недостаточных навыков по сравнению со спецпереселенцами или другими группами населения, практически не имели надежды где-либо еще найти еду.

Крайняя нужда беженцев-казахов резко контрастировала с жизнью, которую вели представители партийной элиты, лишь краем глаза видевшие голод из окон хорошо оборудованных вагонов. Агнесса Миронова, жена Сергея Миронова, заместителя полномочного представителя ОГПУ по Казахстану, вспоминала, как путешествовала по Казахской степи во время голода: «Вагон был пульмановский, из царских, еще николаевский. Салон обит зеленым бархатом, а спальня – красным. Два широких дивана. Проводники, они же повара, стряпали нам на славу»