– А вы?

– Я?

– Как обстоят дела – ну, у вас с женой? Ваш брак, он оказался таким, как вы думали? Вы довольны?

Вопрос казался до странности личным.

– Конечно, – ответил он, но это была такая явная ложь, что он закашлялся.

– Ну, она у вас первая. Я вам говорил, что состою в третьем браке.

– Это может быть…

– Трудно, понимаю. – Он посмотрел на Джорджа оценивающе. – Дайте угадаю: она была беременна?

Джордж кивнул.

– И вы поступили благородно?

– Пытался.

– А теперь вы…

– Застрял?

– Это вы сказали, не я. Ну? Это так?

– В чем-то да.

– Ну, тут есть и плюсы, – ободряюще сказал ДеБирс. – Например, у вас дочка растет. Есть дом, стабильность. Любовь. – Он посмотрел Джорджу в глаза. – Как выясняется, это не то, что следует принимать как должное.

Джордж кивнул, чувствуя себя школьником, которого выбранили.

– Если на то дело пошло, мало столь же важных вещей.

– Выпьем за это.

– Звучит почти святотатственно.

– Нет, нет, – настаивал Джордж. – Вы правильно сказали.

– Когда уже влез основательно, трудно понять, что хорошо, а что плохо.

Река текла, словно лента транспортера, но с океаном ее было трудно сравнить. Джордж вырос на заливе, быстром и извилистом, и это сделало его умелым матросом. Кузен Анри научил его ходить на старой «Сойке», славном деревянном суденышке, которое, однако, было не слишком удобно спускать на воду с каменистого берега. Анри был француз, сын сестры матери, пятью годами старше Джорджа, худой, нервный, философ по натуре. Джордж пытался читать его книги – тот предсказуемо любил, к примеру, Рембо, и уже тогда родилось подозрение, что Анри гей. Джордж хвостиком ходил за ним, носил мольберт, смотрел, как тот пишет лодки и котелки с лобстерами и рисует в бесконечных блокнотах. В ответ Анри угощал его сигаретами и говорил об искусстве. Потом, Джорджу тогда было тринадцать, Анри утонул, катаясь на лодке. После похорон, как только родственники заполнили гостиную его дяди и тети, Джордж поднялся в комнату Анри и стащил его дневник. Он читал ночью, когда родители ушли спать, страницы были наполнены муками и хаосом вожделения. Где-то за неделю до отъезда в колледж он уничтожил дневник, разорвал в клочья и засунул в мусорный бак у Макдональдса, спрятал среди объедков гамбургеров и перепачканных кетчупом салфеток.

Он не забыл ту кражу и часто думал о ней в мрачные минуты. Казалось, этот момент определил его жизнь. Не то чтобы этим стоило гордиться.

Они выпили еще. Солнце покраснело.

– Красное небо ночи, – сказал Флойд.

– За радости наши. – Он поднял стакан и чокнулся с Флойдом. – Ваше здоровье.

Они пили молча. За рекой с шумом пронесся поезд. Они сидели и смотрели, как он мелькает между деревьев. Когда он исчез, Флойд спроси:

– А прочли ли вы Сведенборга?

– Немного, пока еще не особенно продвинулся. – Ему рассказ Сведенборга о небесах и аде казался подобием жуткого бульварного чтива, и это сильно вредило его мнению о ДеБирсе. – Не знаю, Флойд. Небеса, ад, ангелы – это все, как бы сказать, не мое.

– Так вы решили, что это бред сумасшедшего?

– Я довольно прямодушный парень, Флойд. Впрочем, там есть над чем подумать, – признал он, пытаясь хотя бы изобразить интерес.

– Наша культура одержима концом, результатом, – заявил Флойд. – Отметки, очки, награды. Колледжи, работа, машины. Собственность – осязаемые символы. Людям по большей части не по нутру абстрактные идеи, – усмехнулся он, допивая. – Даже странно, что так много верующих.

– Люди думают, что это их защищает, – сказал Джордж. – Они не хотят умирать в одиночестве.

– Смерть – наша общая страсть.

– А секс и деньги?

– Деньги обычно переоценивают. Секс – это страх и надежда.

– Надежда? На что?

– На любовь, разумеется. Очищение. – Флойд улыбнулся. – Любовь – это свет, любовь – это равновесие. Единый цикл. Смерть проще. Смерть абсолютна. Люди называют смерть великим неизвестным – и зря. Увидев ее, мы ее узнаем. Буквально чуем. Мы всю жизнь играем со смертью. Наркотики, алкоголь, еда. Она повсюду. Мы сражаемся за нее. В супермаркете – эти кричащие заголовки о самоубийствах и передозе. Повседневные трагедии. Постеры с умершими, которые мы вешаем на стены, – Мэрилин, Джеймс Дин, даже Иисус. – Флойд пожал плечами. – Сведенборг выводит нас за пределы смерти. Небеса, ад – и да, ангелы тоже, то, что он называет сокровенными вещами небес и ада…

– «Он ввел меня в таинственные сени»[69], – сказал Джордж, цитируя «Ад».

– Разумеется, Сведенборг читал Данте. А скажите, вы не читали статью Фрэнка Сьюэлла о нем?

– Нет, – сказал Джордж. – Но Данте и Джотто дружили. Вероятно, Данте видел «Страшный суд» и размышлял о нем. Вы были в Падуе?

– Да, как-то съездили летом, весь город был в огнях. Как волшебная фреска.

– Вот это вот все, – сказал Джордж, – это бесконечное узнавание – оно заложено в наше подсознание с начала времен. И ничего не изменилось. Люди все еще боятся попасть в ад.

– А вам не кажется, что в этом что-то есть? – заметил Флойд. – Думаю, это скорее про любовь, чем про страх – свет Божий. Мы – необычные создания, потому что наделены бессмертной душой. Сведенборг открывает портал в мир духов. Его рассказ подтверждает обетование Божье: И всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек[70].

– А если кто-то не верит?

– Тогда он обречен.

Джордж поднял бокал.

– Пусть так. Я собираюсь взять от жизни все.

Сказать Флойду, что, по его мнению, Библия – величайший пропагандистский текст всех времен, не особенно умно, решил он. Согласно его собственному представлению о жизни, в конечном счете ничто не имело значения. Можно делать что хочешь – и молния тебя не поразит. Есть начальная дата и конечная дата. Период. Поздравляю, вы мертвы.

– Мне кажется, – дипломатично сказал он, – смерть – это конец всему. Вас закапывают в землю – и все. Конец. Черви и так далее. Ни врат, ни ангелов. Этот ваш Сведенборг был парень с фантазией. Живи он сейчас, точно бы кино снимал. И разбогател бы.

– Наверно, – сказал Флойд.

Джордж поболтал лед в стакане и допил виски. Он был уже не совсем трезв. Хотел выпить еще, но передумал. Мы почему-то делаем ложное заключение, что просто потому, что мы люди, мы можем сделать лучше все, и даже смерть.

– Дайте-ка спрошу. Если бы вы верили, что небеса и ад существуют, что Бог реален – вы бы изменились?

– Изменился бы? – «Что за дурацкий вопрос», – подумал он. – Хотите сказать – стал бы я более хорошим человеком?

– Да.

– Не