– С чего бы вдруг, – сказал он.

– Ворчун. – Она притянула его ближе и завернулась в его руку, как в любимое пальто. Они пошли по проселку, и ей показалось, что больше ей ничего и не нужно – лишь эти минуты, в обнимку с мужем. Так мало, но так редко и так нужно. Но это длилось недолго. Она вдруг остановилась вытряхнуть камешек из туфли. – Подержи. – Она протянула ему тарелку с тортом, потом сняла туфлю.

– Зачем ты это носишь?

– Это красиво. Просто пойми.

– Ну да. И ты тоже.

Она была неожиданно тронута.

– Спасибо, Трэвис.

Он кивнул, как мужчина, который на самом деле все еще любит свою жену.

Она надела туфлю и забрала торт. Так-то лучше.

Они подошли к дому. Музыка стала громче.

При мысли о подруге Элле у нее перехватило горло. Ее семья и Хейлы были давно знакомы. Каждое воскресенье вечером играли в бридж, канасту и даже маджонг[64]. Мэри любила бывать там, слушать, как разговаривают женщины, и таскать из блюда шоколадное драже. Матери в шарфах и перчатках, надушенные. Их жизни были полны изящных вещиц – портсигаров, позолоченных зажигалок, платков с монограммами. Теперь же нельзя рассчитывать даже на то, что тебе придержат дверь. Манеры, которым она столь прилежно учила детей, уходили в прошлое. А ведь они определяли эту страну, делали их американцами! Ну все, она встала на трибуну, – хотя почему бы и нет, учитывая, как ведут себя некоторые. Буквально на прошлой неделе она общалась с молодой парой из Вестчестера, которая хотела купить летний домик. У них был младенец – и, надо признать, весьма неприятный. Страшно представить, несколько часов спустя она почувствовала неприятный запах в своей машине – и обнаружила грязную пеленку под сиденьем! Вот как так можно? При том, что пара вроде как вполне приличная. Иногда ее выводило из себя, какими безответственными бывают люди.

В воздухе пахло свежесжатыми полями, вечер стоял теплый, даже жаркий. Она уже начала потеть. Хлопковое платье без рукавов как нельзя подходило к такому случаю, но ей страшно не нравились ее дряблые руки, надо бы кардиган надеть, все равно скоро станет прохладнее. Они прошли во двор, где гости стояли под бумажными фонарями, раскачивающимися на деревьях, словно осиные гнезда. На длинном столе стояла еда, бутылки с вином и пустые бутылки с воткнутыми в них свечами. В густой траве «паслись» разномастные стулья, на некоторых сидели гости, другие стояли сами по себе, а из каких-то будто Фрэнни устроила крепость.

Они с Трэвисом постояли с краю, словно дети, ожидающие, что их позовут играть, – она подумала, что даже эмоции те же, и это нелегко. Она увидела Джорджа – он говорил с женщиной в блузе без рукавов и длинной юбке. Руки у нее были рябые, как размягченное масло, но ее это явно не беспокоило, как и волосы подмышками, и Мэри заметила, что она явно без лифчика. А, понятно, это Джастин Соколов. У Джастин с мужем была ферма в нескольких милях к югу. Она слышала, что жили они не бедно и что свекор Джастин – какой-то известный дирижер.

– Такое нельзя допускать, – шепнул ей Трэвис.

Юбка Джастин напоминала цирковой шатер, на лодыжке блестела золотая цепочка. Ноги у нее были босые, и она смотрела на Джорджа с некоторым интересом. Он был, как обычно, в льняном костюме и белой рубашке. Совсем по-девичьи отбрасывал присыпанные перхотью волосы со лба. Некоторые мужчины спокойно носят длинные волосы, но не Трэвис. И мужчины вроде Трэвиса не носят лен. Лен – это скатерти и салфетки. У ее мужа и костюма-то не было, даже на похороны он ходил в форме.

– Мне бы пива, – сказал он.

– Угощайтесь. Сейчас принесу.

– Счетчик щелкает.

– Я просто поздороваться.

По большей части гости были из Сагино, как и следовало ожидать, и она знала некоторых если не по имени, то в лицо. Она заметила у кега Флойда ДеБирса. Еще в шестидесятых она продала ему домик колониального периода в Киндерхуке, и он тут же обклеил стены обоями в шестиугольник и рисунками голых женщин, а за следующее десятилетие перебывал женат аж трижды. Когда вторая жена скоропостижно умерла от аневризмы, он погрузился в депрессию и таскался к Хаку в пижаме и бархатном смокинге, жуя валиум. Но сейчас он нашел себе новую жену, Миллисент, с магистерской степенью, добродушную, ходившую с тростью. Сегодня Флойд был в теплом велюровом костюме и курил сигарету – для Мэри это было явным признаком, что у него опять кризис.

Когда она двинулась к двери, Джордж помахал ей.

– Привет, Мэри. – Она заметила, что тон его нельзя назвать теплым. – Хорошо, что выбрались.

Она подняла блюдо с тортом и кивнула на кухню.

Внутри стояла адская жара, и Кэтрин что-то вынимала из духовки, в варежках-прихватках, с раскрасневшимися щеками. Она поставила рядом с раковиной противень брауни.

– Я вот торт принесла.

– Как мило. Давайте налью вам вина.

На столах было полно пустых бутылок, подносов для льда, пепельниц, тарелок с остатками соуса, вялых овощей и размокших чипсов. Над холодильником рокотал металлический вентилятор. Кэтрин нашла кувшин сухого белого и налила им по бокалу.

– Ваше здоровье.

Они молча потягивали вино.

– Дом чудесно выглядит, – сказала Мэри. – Так изменился.

– Удивительно, а всего-то немного краски.

Она собиралась сказать про Эдди, когда на кухню зашел его брат Коул с дочкой Кэтрин. Мэри удивленно заморгала.

– Ой, привет.

– Здрасте, миссис Лоутон. – Он неловко покосился на Кэтрин, потом добавил: – Я сижу с Фрэнни.

– Как здорово, сынок, – сказала она чуть слишком громко.

Мэри смотрела, как они выбегают, и думала, что так хорошо – он здесь и явно счастлив.

– Ну, мне от этого на душе легче, – сказала она Кэтрин.

Та посмотрела на нее.

– Что вы имеете в виду?

– Вы знаете, что он здесь вырос?

По лицу Кэтрин было видно – не знает.

– Теперь они живут у дяди.

Кэтрин озадаченно помотала головой.

– Но где их родители?

Мэри махнула рукой, не желая портить вечер.

– Это долгая история. Как-нибудь в другой раз.

– У меня есть время, как раз сейчас.

Она взяла Мэри за руку и отвела в гостиную. В большие окна были видны темные поля, такие широкие и пустые, и она забеспокоилась: Кэтрин ведь наверняка одиноко здесь. Они сели на диван, и Мэри рассказала ей историю Хейлов, опуская детали, которые все еще преследовали ее: пронзительный звонок телефона, разбудивший ее в то утро, дрожащий голос