Ее глаза предательски ярко сияли, составляя с пламенеющими краской щеками довольно красноречивый тандем, восхитивший крайне довольного виденным Кайла.

Катберт же, между тем, торопливо засуетился, предлагая гостье мясной пирог и поливая его щедрой порцией соуса.

— Вина, мисс?

— Немного. Благодарю, Катберт!

Первое время ели в молчании, Кайл давал девушке время утолить первый голод, а после осведомился:

— Тебя взяли в постановку Шекспира?

Соланж отхлебнула вина и отрицательно покачала головой.

— Бёрбедж уперся как черт: мол, Роб слишком зелен для сцены, особенно для участия в пьесе для королевы.

— А как же Шекспир, он будет играть?

— Полагаю, что да. Он, в отличие от меня, еще до Лондона выступал на подмостках время от времени, Бёрбедж вполне им доволен. Я же у всех на подхвате, мальчик на побегушках…

— Хочешь я заступлюсь за тебя перед Бёрбеджем? — спросил Кайл. Он бы и больше для нее сделал, позволь она только.

Соланж смерила его взглядом, торопливым, немного смущенным.

— Не стоит, правда, — дернула головой. — Уилл что-нибудь да придумает.

Кайл мысленно вскинулся: «Снова этот Уилл», но внешне не выказал раздражения.

— Хорошо, будем надеяться, у него выйдет переубедить Бёрбеджа. Времени не так много до праздника…

— Чуть меньше двух месяцев. Думаю, все получится…

«Все получится» означало, что королева вскоре умрет, и оба замолкли, должно быть, думая об одном. Кайл, когда-то обманутый устремлениями графа Эссекского, теперь с ужасом представлял, что ждет Англию, если Елизавета в самом деле умрет. С таким нечистоплотным в выборе средств для достижения своих целей человеком у власти, как Эссекс, страну ждут хаос и войны…

Соланж неожиданно первой прервала молчание.

— Расскажи, как так вышло, что ты… перевертыш, как я, живешь в таком доме? — спросила она. — Те богатые кавалеры в театре… принимали тебя за своего. Они не знают, кто ты?

— Не знают, — подтвердил Кайл. — Мои родители, приемные родители, как ты понимаешь, строго-настрого наставляли меня делать все, чтобы не раскрыть своей тайны. И все эти годы я был весьма осторожен…

— Но почему они…

— … усыновили меня? — Кайл улыбнулся, по-своему наслаждаясь ее замешательством. — Я тоже частенько задавался этим вопросом. Но матушка говорила, что я был им послан в ответ на многочисленные молитвы, и они не посмели отвергнуть дар Божий. — Соланж ждала продолжения, не отводя от него своих сапфировых глаз, и Кайл продолжил: — Они с отцом, как мне рассказывали, долгое время ждали наследника, но понести матушка не могла. Объездила множество святых мест, обращалась к народным целительницам и принимала отвары из девясила и боровой матки, но ребенка им Бог не давал. Ничто не помогала. И вот однажды зимой, они тогда жили в деревне, в Йоркшире, кто-то постучал в двери их дома… Служанка пошла открывать и вернулась с корзиной… с младенцем. Кто-то подбросил его на порог…

— Младенцем был ты?

— Я, — кивнул Кайл. — Мне был от силы месяц-другой, и я спал, когда матушка взяла меня на руки. «Ах, какой милый малыш!» — воскликнула она прежде, чем я вдруг проснулся и поглядел на нее своими глазами. Желтыми, как ты понимаешь. Она утверждает, что даже не испугалась, но мне видится, что она была в ужасе и с трудом удержала меня на руках. Служанка, должно быть, успела меня подхватить и тем самым спасла от падения.

— Откуда бы тебе знать, как было в действительности? — спросила Соланж, улыбнувшись.

— Отец однажды под мухой проговорился: мол, на такой дар, как сын-перевертыш, они и рассчитывать не могли. — В голосе Кайла против воли звучала злая ирония.

— Но они все равно тебя приняли и растили, как своего сына.

Он кивнул.

— Они любили меня. Сначала хотели одеть мне браслет, но побоялись, что его могут увидеть, а потому позволяли мне обращаться время от времени… Чаще всего в нашем имении в Йоркшире, в окрестных лесах, где я мог резвиться без опасений. Отец тогда чаще всего ходил со мной рядом… Охранял, что ли. И смотрел странным взглядом, я потом хорошо его выучил, этот взгляд: испуганный и отчасти брезгливый. Мне казалось, он разделял меня-человека и медведя-меня на две разные личности… Не мог воспринять нас едино. — Кайл покачал головой. — Когда я стал старше, то уходил в лес один, не хотел смущать его своим видом. И снова видеть тот взгляд… Так для всех стало лучше. Бывало вернусь, а отец поджидает меня: «Как ты, сынок, хорошо… погулял?» Я кивну: «Хорошо, отец». «Вот и славно, мой мальчик». Он выдыхал с облегчением и возвращался в библиотеку к комедиям Плавта, кои очень любил. И, наверное, их даже больше меня. Но мне ли жаловаться, не так ли?

Кайл подумал, что никому никогда еще не рассказывал о подобном, просто некому было, а в душе накипело. Он теперь хорошо это видел. И грызло по-своему.

— Мне жаль, что отец не смог принять тебя полностью, — проговорила Соланж. И ей действительно было жаль, он видел это в ее подернутом дымкою взгляде. — Но ты хотя бы мог быть собой, развиваться, как цельная личность… Сотни других перевертышей лишены этого права.

— Я знаю. И мне очень жаль. По-настоящему. — Он понимал, что она говорит о себе в первую очередь и вложил в эту краткую фразу все свое сожаление.

— Ты не виноват, что тебе повезло больше, чем прочим, — кивнула Соланж и смутилась, опустив вдруг глаза.

Кайл догадался, что взгляд его, полыхнувший сапфировым цветом, показался и ей чрезмерно красноречивым, но скрывать его не хотел и не мог. Соланж, в конце концов, должна понимать, как много для него значит… А если не понимает, он скажет об этом в ближайшее время.

Глава 36

Вечер был странным, страннее всего, что случилось с Соланж за последнее время. Теплый, уютный, наполненный… донельзя непривычным ощущением тихого…

Счастья?

Соланж лежала плашмя на широкой постели и любовалась резными столбиками кровати. Все в ее комнате в Блэкфрайерс-хаус дышало достатком и красотой. Могло показаться, что не было ни бедного пансиона в Доугейте, ни графа Эссекского, шантажирующего ее, ни вообще ее прежней жизни, благодаря которой ее и прозвали «черной вдовой» — ничего не было, кроме этой постели и комнаты, и красивого платья, надетого на нее Кайлом Ризли, третьим графом Саутгемптоном.

И его поцелуев…

Боже мой, как же он ее целовал!

Щеки вспыхивали огнем, стоило снова припомнить его горячие губы и руки, блуждающие по телу. Он целовал ее так, словно Соланж имела значение… Словно он что-то