Шрифт:
Закладка:
Кайл всегда понимал, что с его появлением на пороге имения Саутгемптонов связана некая тайна, но о такой, конечно, не думал. Рассказ старого Катберта поразил его несказанно…
— Ты знаешь, кто была эта женщина? — спросил он слугу. — Может, отец называл ее имя?
— Никогда, сэр, ни единого раза. Будто и не было ее вовсе! Коли желаете, хоть на распятии поклянусь, но, видит Бог, я никогда этой женщины больше не видел, а хозяева, как и велено было, сразу же утром укатили в имение и оставались там до самого Рождества.
— До Рождества… — в задумчивости повторил Кайл. — Сколько ж мне было, когда ребенком отдали родителям?
— Да младенчик совсем, вот-вот на свет появились. Крохотный, как котенок, а глазки так и горят. Миледи, конечно, до жути перепугалась, в этом вы угадали, руки аж затряслись, но отец подхватил вас и на жену строго шикнул: мол, думай, что делаешь, не абы что нам доверили. И строго так посмотрел! Как он один и умел, сами знаете, сэр. Миледи и разрыдалась… Долго рыдала, наверное, до утра. Так, плачущей, ее в карету и запихнули служанки. Она и в деревне еще с неделю рыдала, все успокоиться не могла, но ваш отец ее не щадил, твердил: «Бог нам сына послал, а ты слезы льешь, глупая баба». Уж простите, сэр, это его слова, не мои, — повинился слуга. — А потом вам настойку стали давать, чтобы глазки-то скрыть, и миледи со временем успокоилась, стала на руки ребеночка брать… Полюбила вас в общем.
Представить рыдающей мать, неизменно улыбчивую и любящую его, у Кайла получалось с трудом. Значит, не так уж он оказался неправ, предполагая ее реакцию на подкидыша-перевертыша: матери оказалось намного сложнее, чем он полагал. И все-таки она приняла и любила его…
Но почему им пришлось это сделать?
Кем была его настоящая мать? И почему богатые Саутгемптоны не отказались от «дара», преподнесенного таинственной женщиной?
— Я пойду, сэр. Добавить мне нечего… Уж простите, нижайше молю, — вырвал его из раздумий голос слуги.
— Спасибо, Катберт, — откликнулся он. — Я благодарен тебе за рассказ.
Старик кивнул и шаркающей походкой вышел из комнаты. А Кайл заметался по комнате, размышляя об услышанном от него… Как бы хотелось расспросить о той ночи отца с матерью, вызнать, кем была женщина, что явилась в их дом среди ночи и посчитала возможным вверить заботам бездетной четы мальчика-перевертыша. Но теперь уже не спросить — оба мертвы…
А ему мучайся неизвестностью.
Захотелось пойти и поделиться рассказом Катберта с гостьей, Кайл лишь в последний момент себя удержал. Опасался, что если увидит ее, одним разговором дело не кончится, а испортить все раньше времени не хотел… В конце концов рассказать можно утром за завтраком…
Однако, за завтраком поговорить не получилось. Соланж держалась отчужденно и замкнуто, совсем не так, как за ужином накануне… Что за мысли ее тяготили, Кайл так и не понял, и отпускал ее на поруки Шекспира с тяжелым сердцем. Все порывался отправиться следом — метался по дому как зверь, не находя себе места, — но понимал, что в театре до представления ему делать нечего, а значит, следовало занять себя чем-то другим. Например, поиском Обсидиана… Соланж говорила, в какую конюшню его продала, вдруг удастся узнать, кому его перепродал хозяин.
Каково же было удивление Кайла, когда верный четвероногий товарищ оказался запертым в дальнем стойле без еды и питья. Притворившийся покупателем, он нарочно заглядывал в каждый угол, а, услышав знакомое ржанье, почти выдал себя, растянув губы в улыбке.
— А это что за животное? — небрежно по мере возможности осведомился он у хозяина.
Тот рукой махнул.
— Он бешеный, сэр. Никого к себе не подпускает, мальчишке-конюху чуть полруки не оттяпал!
— Вы потому его заперли здесь? Для острастки?
— Так бешеный, говорю ж. Кто купит такого? А усмирить его надо, не даром же содержать.
Кайл выдержал паузу, изображая скупой интерес, и только потом предложил:
— Тогда продай его мне. Авось слажу с животным! Два фунта — и по рукам.
Хозяин, смерив его и коня быстрым взглядом, враз перестроился.
— Так порода, сэр, сами видите. Это вам не тягловая скотина, вон ноги какие — как жердочки. Корпус опять же изящный, копыта крепкие…
— Три фунта — и по рукам, — сказал Кайл. — А не захочешь продать, так я в другую конюшню пойду: в твоей все равно, кроме этого жеребца, выбрать нечего.
— Ну что же вы, сэр, я ведь так, для интереса торгуюсь. Да и конь этот уж много дней на моем иждивении, хоть бы четверть потраченного вернуть!
Обсидиан, между тем, почуяв хозяина, начал дрыгать ногами и фыркать, порываясь разбить загородку денника.
— Пять фунтов, — не стал спорить с пройдохой мужчина. — И это мое последнее слово.
— По рукам, сэр. — Он протянул руку ладонью вверх, и Кайл вложил в нее деньги. — Но вы уж с ним как-нибудь сами, мои конюхи к этому черту и близко не подойдут!
— Справлюсь. — Он смело поддел щеколду калитки и вступил в стойло. — Ну-ну, успокойся, друг мой. — Он потрепал бархатистую морду животного. — Сейчас поедем домой.
— Ишь чудеса-то какие, слушает вас.
— Седло мне, да поживее! — приказал Кайл, и вскоре уже выезжал со двора под удивленные охи конюших. — Славный конь, славный мой мальчик, — гладил он черную шею, направляясь привычно к реке. — Вот мы и встретились снова! Теперь не расстанемся, обещаю.
Обсидиан прядал ушами и танцевал под ним, радуясь встрече, и Кайл, увлеченный животным, не сразу заметил незнакомого человека вдали. Вроде бы нищий, таких в Лондоне много, но в то же время какой-то другой… Он вскоре исчез в переулке, но живо напомнил собой неоплаченный Кайлом долг: тот старик, что помог ему под мостом, сняв «королевский браслет», заслужил много больше простых слов благодарности.
Он решил, что по дороге в театр проедет вдоль берега Темзы, выискивая его.
Так и сделал, но никого, хотя бы отдаленно похожего на того нищего, не нашел. Что ж, в другой раз повезет больше! С такими мыслями он и приехал в театр. Счастливый уже оттого,
