Шрифт:
Закладка:
И Муза его, мучительная и сладкая, не встретилась бы ему на пути.
Когда Уильям бежал через мост, в доках вспыхнуло пламя. Взметнулось яркой зарницей в темное небо и всполошило праздно шатающихся пьяных гуляк…
— Святые угодники, что же делается такое? — вскричал кто-то, глядя на зарево. — Никак Бог нас карает за терпимость к дьявольским отпрыскам, перевертышам.
Уильям припустил во всю прыть, теперь точно уверенный, куда направляется — огонь указывал цель. Вскоре от запаха гари стало трудно дышать, но он все равно направлялся вперед, различая уже не только треск пламени, но и рев зверя, утробный, страшный, и крики людей. А еще ржание рвущейся с привязи лошади, и вдруг женский вскрик, громким эхом перекрывший все прочие звуки…
Уильям узнал голос Соланж.
Такого страшного крика он никогда прежде не слышал, даже остановился на миг, и это спасло ему жизнь. Из дыма прямиком на него выскочил черный призрак…
Обсидиан.
Удила, никем не удерживаемые, били по крупу животного; Уилл, испугавшийся было, в следующий миг подался вперед и ухватил их рукой. Конь протянул его за собой фут или два и только тогда остановился… Перепуганный пламенем, он безумно вращал большими глазами и мелко дрожал.
— Ну-ну, — Уилл погладил его по бархатистому боку, — успокойся, дружок. — А сам, стянув куртку, накинул ее на морду животного и развернул его к полыхавшему свечкой старому складу.
— Соланж? Кайл? — позвал он.
— Уилл! — откликнулся тихий голос закашлявшись. — Уилл, я здесь.
Молодой человек устремился вперед и сквозь клубы дыма рассмотрел на земле скрюченную фигурку Соланж, прижимавшую к телу окровавленного мужчину.
— Уилл, помоги, умоляю, — взмолилась она, — он, кажется, умирает. — Из глаз ее текли слезы и капали с подбородка.
Глава 40
Все проходило не так, как Соланж представляла: с дневными представлениями в «Глобусе» вечерние игрища в «Розе» и прочих театрах не имели ничего общего. В первый вечер, когда на нее надели ошейник и водили по сцене, как собачонку, ей казалось, что хуже и быть не может, но потом прямо на сцене за ней гонялись терьеры и клацали челюстями, способными перегрызть крысу пополам, и хуже было в разы. Она металась, пытаясь хоть куда-то сбежать, но актеры, окружив сцену, отгоняли ее длинными палками, а зрители улюлюкали, крича, как охотники в том лесу: «Ату ее, ату рыжую!» И если бы не Уилл, вооружившийся палкой, как у актеров, и отогнавший собак, они бы загрызли ее на потеху толпы…
Именно в этот вечер, торопливо покидая театр, Соланж ясно, как никогда, поняла, что они, перевертыши, все равно что игрушки для развлечения: им либо надевают ошейник (как было с Кайлом) и заставляют проливать свою кровь в диких игрищах, либо гоняют по сцене с собаками и сношают в борделях.
Других вариантов не предусматривалось.
И ее поглотила тоска. Такая гнетущая, что хотелось… объятий… Теплых, уютных, как в вечер после визита к ним графа Эссекского. Чтобы большие, крепкие руки обхватили ее и держали не отпуская, защитив от всех бед.
Никогда раньше подобные мысли не посещали ее… Соланж привыкла справляться с трудностями сама, рассчитывать лишь на себя, а тут эта слабость, побудившая выйти из комнаты и стоять в коридоре под дверью Сайласа Гримма.
Мыслимо ли?
Осознав, что творит, она убежала к себе и промаялась до утра, убеждая себя, что привязанность — это вовсе не слабость, да и нет этой привязанности, только тоска. А тоска мало что значит…
И чтобы себе доказать: она сильная, как и прежде, Соланж для себя положила выступить в «Розе». Денег все еще было мало, а Шекспиру она обещала от идеи с подобными представлениями отказаться… Значит, не скажет ему, и на этот раз сама справится.
И ведь справилась, в самом деле. В «Розе» публика оказалась солидней и не вела себя так необузданно, как в прочих театрах до этого — ей всего-то пришлось прогуляться по сцене, изображая лису, забравшуюся в курятник.
А потом в закутке, где она могла обратиться, на нее кинулись двое: один держал, а второй как-то лихо, явно со знанием дела нацепил ей на лапу браслет. Соланж опомниться не успела, а ее, окольцованной, сунули в клетку и повезли в неизвестном ей направлении…
Она думала, что везут ее в Ньюгейт, в тюрьму, где и запрут до вынесения приговора, хотя тот и так был понятен: обезглавливание — и точка.
Но привезли ее не туда…
Соланж учуяла запах реки и поняла, что они где-то в доках. Большое, обветшалое здание, в котором она оказалась, походило на склад, вот и ящики кое-как расставлены у стены, а на них ярко горящие свечи. По всему неспроста расстарались охотники тратиться на освещение…
Что здесь происходило?
Вскоре, неся еще несколько клеток, появились другие мужчины.
— Как улов? — переговаривались они между собой. — Есть чем побаловать наших клиентов? — Один из мужчин наклонился и заглянул между прутьев к ней в клетку. — Кто у нас тут? Рыженькая красотка. — Глаза его вспыхнули интересом. — Мужчина-женщина? — осведомился он у приятеля.
— Женщина, хоть и рядилась в мальчишку, — откликнулся тот с самодовольством. — Но мы ее со «Спринг-филдса» ведем — поняли сразу, кто она есть! Уж у нас глаз наметанный.
— Хороша, — подтвердил собеседник. — За такую немалые денежки выручим! Знаю, кто точно не поскупится прикупить ее для себя.
— Торг будет жарким, — загоготали они.
У Соланж шерсть на загривке поднялась дыбом: торги?! Ее собираются продавать как товар?
Она бросила взгляд на прочие клетки, в которых, перепуганные, как и она, сидели такие же перевертыши.
Торг.
И пусть она успокоила себя тем, что ее покупателя, кем бы он ни был, в ее лице ждет огромный сюрприз, легче на сердце не стало. Подумалось о других соплеменниках, не способных спастись, как она… Сколько их уже было и будет еще?
Вот ведь твари.
От возмущения девушку затрясло, и будь она без браслета, ее перекинуло бы назад в человека, а так… будто жгло что-то под кожей и ломило в висках. В таком лихорадочном состоянии Соланж наблюдала, как склад заполняют новоприбывшие мужчины и
