Лазурный встал и показал на потолок. Что на этот раз? Он описал в воздухе дугу, которую Офелия истолковала как движение солнца по небу. Потом он повторил жест, но остановил руку на середине дуги и зажмурился. Медленно, не открывая глаз, он опустил руку примерно до уровня сумерек и только потом открыл глаза.

«Он спит днем, – подумала Офелия. – К тому же он провел часть сегодняшнего дня в дороге. Конечно, он тоже устал». Офелия кивнула и на несколько секунд зажмурилась. Когда она открыла глаза, Лазурный уже выходил на улицу. Остальные существа сгрудились вокруг него, галдя, как стайка детей после школы. Офелия проводила их взглядом и понадеялась только, что не забыла запереть дверь в операторскую. Она слишком устала, чтобы идти проверять.

Офелия проснулась с мыслью о событиях этого дня; в голове роились вопросы, которые ей следовало задать. Существо спросило ее о возрасте; она не спросила о том, сколько лет ему. Он задавал столько вопросов, столько умных вопросов, а она только сейчас вспомнила, что ей и самой многое хотелось бы узнать.

Все дело в старости. Не может же она помнить обо всем, думать обо всем, делать все.

Эта давняя отговорка ее не убедила. Лазурный не какой-нибудь начальник, которому нет нужды тратить время на дряхлую старуху, который может получить ответы на свои вопросы у кого угодно в любой удобный момент. Она единственный человек во всей колонии; она должна мыслить ясно, или… или что-нибудь пойдет не так. Как именно, почему – этого она не знала.

Ей вовсе не хотелось брать на себя эту ответственность. Не хотелось взваливать на себя новые дела. Но мир, часто говорила ей мать, не подстраивается под твои желания: тесто ведь не замесит себя само, когда ты голодна. Это была правда: жизнь это доказывала не раз. В отличие от вдохновляющих афоризмов, которые она читала в школе или в брошюрах колониального подразделения «Симс Банкорп», нехитрые мудрости матери всегда соответствовали реальности. Так что оставалось замесить тесто и надеяться – без всякой на то уверенности, – что хлеб получится съедобный.

Вздыхая, Офелия поднялась и пошла искать Лазурного.

Как она и подозревала, существа обнаружились в коридоре центра. Лазурный поклонился ей; Офелия кивнула в ответ. Он показал на дверь операторской. Офелия помотала головой – ее существа уже знали, что этот жест означает «нет», и Офелия подозревала, что Лазурному рассказали о ней все. Вместо операторской Офелия подошла к одной из дверей, которые не открывала с тех пор, как колония опустела. Это была классная комната начальной школы, и она надеялась, что здесь остались какие-нибудь учебные модели.

Как она и ожидала, Лазурный последовал за ней; еще одно существо увязалось следом. Офелия порылась в шкафах вдоль стен и нашла нужную модель. Достаточно было повернуть маленькую рукоятку, и часть механизма, вращаясь на стержне, каким-то неизвестным Офелии образом вырабатывала электричество, которого хватало, чтобы зажечь крошечную лампочку. Только бы лампочка работала… Офелия знала, как называются части этого механизма, как ремонтировать его, если что-то разболтается, но она никогда не понимала, почему вращение маленьких магнитов вокруг катушек проволоки подавало ток на провода, подсоединенные к лампочке. Она могла бы по памяти пересказать учебные кассеты, но понятнее от этого не становилось.

И все же лучших вариантов у нее не было. Офелия вытащила модель из шкафа, сняла чехол. Она хорошо помнила, как трудно было протирать с нее пыль, а если модель слишком пыльная, то и работать не будет. Офелия надавила на рукоятку. Та не шевельнулась; чтобы вращать ее с требуемой скоростью, нужна была сильная рука. Она нажала сильнее, и рукоятка медленно, со скрипом пришла в движение.

Раньше это не было так трудно. Неужели она настолько слаба, что не может справиться с детской игрушкой? Офелия присмотрелась к модели и вдруг вспомнила про защитный блокирующий рычажок. Где же он? Вот. Она подергала за рычаг, и тот наконец поддался. Рукоятка пошла охотнее, постепенно ускоряясь. Один раз машина издала едва слышный характерный звук, но теперь Офелия, как ни вслушивалась, ничего не могла услышать. Она не сводила глаз с лампочки. Кажется, та слегка засветилась…

– Выключи свет, – велела она Лазурному, словно он мог ее понять.

Он потянулся к выключателю, и комната погрузилась во тьму. Теперь они оба видели слабое оранжевое свечение. Офелия сильнее налегла на рукоятку, и лампочка засветилась ярче.

– Аает сссуетц, – сказал Лазурный.

Он коснулся ее руки когтями, и Офелия выпустила ручку. Прежде чем та успела замедлиться, Лазурный продолжил вращать, все быстрее и быстрее, с большей силой, чем получалось у Офелии. Может быть, ему уже случалось пользоваться рукоятками? Обычно маленькие дети не сразу понимали, что вращать следует по кругу, а не вперед-назад, как поначалу пыталась двигаться рука. Свет усилился, из оранжевого стал желтым, а потом почти белым. В этом свете Офелия смогла разглядеть другую руку Лазурного, которую он держал рядом с динамо-машиной, как делал у электростанции. Если он коснется модели, его шарахнет так, что мало не покажется… Но он не пытался прикоснуться. Он словно ощупывал поверхность, недоступную ее глазам.

Кажется, пора пролить на происходящее больше света. Офелия щелкнула выключателем. Огромные глаза Лазурного вспыхнули золотом, зрачки сузились. Он выпустил рукоятку, вращение замедлилось, а лампочка начала тускнеть, пока совсем не пропала в ярком потолочном освещении. Теперь Лазурный поднес к динамо-машине обе руки, то приближая, то отдаляя их. Офелия с любопытством подставила руку тоже. Она ничего не почувствовала. Неудивительно: там ведь ничего не было.

«Хранитель гнезда, – объявляет певчий. – Хранитель носит священные знаки, глаза тела и глаза духа, и вкладывает знания в разум молоди».

«Я надеюсь, вы проявили уважение», – добавляет певчий, помолчав. Никто не перебивает: кто же станет перебивать певчего, занятого таким деликатным делом – плетением гармонии между незнакомцами? Только хранителей гнезд почитают больше. Певчий ждет, пока нетерпение желторотой не выливается в суматошный стук когтей по земле, который подхватывает успокаивающая дробь остальных.

«Конечно, мы проявили уважение. Конечно, мы поняли…»

«Но не сразу».

«Я поняла сразу».

Ей прощают эту неучтивость: молодь в пору первого гнездования всегда отличается несдержанностью. Певчий выстукивает сложный ритм, и желторотая успокаивается, слегка приоткрыв рот. Да… осталось недолго, и тогда она почувствует себя лучше.

«Хранитель гнезда, – поет певчий. – А где же молодь?»

«Ушла, – отвечает одна из охотниц. – Чудовище – хранитель гнезда – ушло туда». Охотница изображает старое чудовище, обводит рукой вокруг, имея в виду поселок,