Сунлинь Ван настороженно всматривался в огонь, каменные своды и разрушенные палатки, но постоянно сбивался, соскакивал с нужных рельс — алхимик не переносил хаос и не мог сосредоточиться, его стихией был порядок, где даже самое незаметное изменение реальности, ее дрожь, можно почувствовать.

Старый китаец вновь вспомнил слова своего отца в их простеньком доме с протекающей крышей, слова, которые тот говорил на каждой чайной церемонии, ради которой отец не поскупился купить дорогой чайник, в три его зарплаты, и такие же чашечки. Отец всегда говорил Сунлиню, что порядок — залог всего, но если случиться так, что вокруг сомкнется непроглядный хаос, и от него не будет спасения, надо просто научиться превращать его в порядок, хотя бы внутри себя. Потому что не существует одного без другого, и железным усилием стальной воли можно обратить врага в друга, произвести ту самую, как уже теперь понимал алхимик, трансмутацию.

Потому достопочтимый Сунлинь Ван закрыл глаза, крепко держась за обрубки веток. Внутри наступала гармония, посторонние шумы перестали беспокоить, и тогда…

Тогда алхимик почувствовал, как на него прыгает Вавилонский Дракон — еще за секунду до самого прыжка.

Старый китаец уклонился и открыл глаза — взглядом, полным далеких звезд, на него смотрел зверь.

— Королевский зверь, царский зверь, — будто бы нашептывая заклинание, заговорил Сунлинь. — Вместилище царей, последнее пристанище Змия, источник золота королей, камня королей, Философского Камня…

Зверя, видимо, подбор эпитетов не очень впечатлил — Вавилонский Дракон зашипел. Сунлинь Ван только снял с пояса обрубок ветки, как тут зверь кинулся на алхимика, на этот раз повалив на землю — продырявленная ветка укатилась в голодное пламя.

Змеиный язык чуть не касался лица алхимика, когти исцарапали руки, но Сунлинь Ван, сам дивясь себе, снял с пояса змеиный клык и полоснул тварь по брюху — чешуя не позволила нанести серьезную рану, но Дракон отпрянул.

Алхимик поднялся с земли, взглянув на исцарапанные руки — их жгло, но рана была не смертельной, даже кричать от боли не пришлось. Только морщится.

Дракон зашипел — Сунлиню, как и Брамбеусу, тоже показалось, что он видит за зверем огромную, словно бы заполняющую все пространство вокруг, тень.

Сируш приготовился к новой атаке — но передумал.

Старый китаец не разобрал, какую фразу крикнул подоспевший маг, последний из четырех, но Вавилонсому Дракону достаточно было увидеть лемурийца. Внутри зверя щелкнул инстинкт, сменивший тактику действий, и Сируш, прыгнув с места с неожиданностью бьющей молнии, налетел на мага, полоснув лапой по горлу.

Зверь отчетливо помнил тех, кто держал его в плену, и теперь пробудившаяся его часть — часть Змия-Тиамат — захотела убивать, выпустить наружу всю злобу, потому что она и была этой самой концентрированной злобой.

Если бы сейчас кого-нибудь приспичило поискать значение слова «злость», можно было бы не лезть за словарем — Вавилонский Дракон сам по себе воплощал это слово, его истинное значение.

Зверь взглянул в сторону храма — в глазах отражалось кусающееся пламя. И, забыв о старом китайце, Сируш рванул обратно в храм — у него появилась цель, даже целых четыре, и начать он хотел с самой важной.

Тут как в математике — лучше приступать сначала к сложной задаче, ведь те, что полегче, потом будут щелкаться, как орешки.

Сунлинь Ван, вернув себе равновесие, нащупал откинутый в сторону змеиный клык. У него остался лишь он и один привязанный к поясу продырявленный обрубок толстой ветки. Что же…

— То есть вы хотите сделать из меня живца?! — всплеснул руками Федор Семеныч. — Значит я тут рисую им всем портреты за даром, увековечиваю в мире искусства, а они… нет, простите, я так не играю!

— Ты больше всех похож на приманку, Феб, — пожал плечами Психовский. — Ты среди нас самый упитанный! Главное яблоко в рот не забыть, яблоко…

— Черта с два, Грецион! Знаешь, когда у тебя случаются приступы злобы и агрессии, ты хотя бы такого не предлагаешь.

В этот момент Грецион схватился за голову.

— Так, нет, — отпрянул Федор Семеныч. — Я не имел в виду, что тебе снова нужно срываться, вот прямо сейчас.

— Радуйтесь, наживкой вам не быть, — Инара посмотрела в сторону города. — Проблема решилась сама собой.

— В каком смысле?..

Аполлонский развернулся — со стороны горящего вдалеке рынка бежал барон Брамбеус, держа в руках мага без шапки-митры. Чуть в стороне пытался бежать Сунлинь Ван, развивая ту скорость, какую мог — чуть быстрее улитки, но чуть медленней черепахи. Необъяснимым для современной науки образом, эти двое поравнялись, и ко входу в храм вернулись вместе — барон повалил мага на землю и выдохнул, даром что ураган не начав.

— Вот вам ваш маг, делайте с ним что хотите.

— Одного он убил, а теперь… — начал Сунлинь Ван, но закончить не успел, потому что в разговор встрял художник.

— И про это вы говорите, что проблема решилось сама собой? Как здорово, конечно, что все мы здесь сегодня собрались, но…

Художник передумал, когда мимо пролетел Вавилонский Дракон, чуть не сшибив Федора Семеныча с ног. В этот момент закричал Грецион.

— А, о, беру слова обратно, — Аполлонский пытался сохранить равновесие.

— Мама? — Инара прильнула к магине.

— Иди, иди… — Бальмедара взяла дочь за руку. — Со мной все будет в порядке.

— Да хватит вам уже трепаться! За ним, черт возьми! — вскрикнул Психовский, не выдержав. — Просто… за ним…

Заххак сидел под сводами святилища на вершине храма, окрашенными в насыщенно-синий и усеянными золотистыми звездами. Визирь Духовного Пути чувствовал, что Дракон идет сюда, что именно здесь все решится.

Магус понимал, что не даст остальным добраться до Вавилонского Дракона раньше, потому что это — его царский зверь, его…

Губы правителя зашевелились, а воздух вокруг призрачно заискрился и замерцал, словно терзаемый жаром костра. Слова электрическими облаком стали разрастаться…

Письменам не было конца.

На секунду Грециону показалось, что он находится в древнеегипетской гробнице, стены которой традиционно от потолка до пола исписывали заклинаниями, помогающими усопшему найти путь в жизнь после смерти. Здесь же, между лестничными проемами и в тех залах, что бледной тенью виднелись в темноте храма, изредка испещренной солнечными лучами, «фонарями» или лампадками, заклинания причудливыми узорами ползли по стенам, но вот только понять их было невозможно. Вернее, не так: можно было понять письмена, но только не их суть. Психовский пытался разобраться, что же надписи означают, но сдался — это был просто набор каких-то слов и звуков, которые мозг отказывался собирать во что-то внятное.

— И почему святилища, или как они правильно называются, всегда находятся наверху, — возмутился запыхавшийся Аполлонский. — Да еще и так высоко.