Если бы можно было выбрать один продукт, от которого не толстеешь, я бы, наверное, выбрала белый шоколад. Он такой сладкий, что иногда кажется кислым и тает во рту. А если бы можно было остановить время и есть все что угодно, и не толстеть в это время, то я бы тогда, например, раз в две недели садилась и сначала ела какие-нибудь макароны с вареным тертым яйцом. И с майонезом. И с жареным беконом. Потом торт. Сметанник. Только где это все взять? Надо тогда, чтобы оно появлялось само. Или если остановится время, то можно будет пойти в магазин и просто все это взять. А что если оно запустится, пока я в магазине? Нет, тогда нужно, чтобы появлялось само. Я буду просто садиться и выбирать по меню. Или шведский стол. Набирать разные пирожные. Пирожные «Ленинградские» невкусные. А если от белого шоколада не толстеть, то считаться будет только какая-то определенная марка или белый шоколад в любом виде? Если, например, это будет батончик, где еще и вафля, то я, получается, буду толстеть от вафли, но не от шоколада?

Сквозь сон она слышит голос Коли – координатора смены, он тоже чуть старше остальных. Он говорит кому-то: «Как она мило спит, надо сфотографировать». Алёна подумала, что она ему, наверное, нравится, значит, надо спросить у него, как отсюда проще всего уехать и как заказать такси.

* * *

Следующий день выходной. Алёна после завтрака идет гулять в поле и сразу понимает, что для прогулок слишком жарко. Но не возвращается. Включает аудиокнигу. В уши льется монотонный голос, который сваливается в одну общую кашу с жарой, солнцем, хрустящей под ногами сухой травой, жаждой, по́том. «Но мы будем основательно, плотно, шикарно обедать в семь часов, – говорит голос. – Это будет одновременно и чай, и обед, и ужин. Гаррис несколько повеселел. Джордж предложил взять с собой мясные и фруктовые пироги, холодное мясо, помидоры, фрукты и зелень. Для питья мы запаслись какой-то удивительно липкой микстурой, изготовленной Гаррисом, которую смешивают с водой и называют лимонадом, достаточным количеством чая и бутылкой виски – на случай аварии, как сказал Джордж». Алёна быстро перестает понимать, что говорит голос.

Нам говорили, что тут лисы. И что лис нельзя трогать, потому что они кусаются и могут болеть бешенством. Наверное, лисам жарко. Трава колется. Надо бы не наступить на змею, мы как-то видели змею на даче. Земля желтая. У меня ноги как огромные колонны, как в греческом дворце. Огромные, круглые, можно расставить руки и их будет не обхватить. Очень хочется есть.

* * *

Алёна с Колей сидят у костра.

– Да ложись спать, зачем тебе со мной сидеть? Уже почти два, а тебе на пары.

– Мне несложно, – отвечает Коля и отхлебывает пива. – Ты запомнила? В четыре приедет такси, привезет тебя к автобусной остановке. Автобус отходит в шесть и идет до Твери. А из Твери-то ты как поедешь?

– Из Твери уже как-то понятно. На поезде, наверное. Спасибо тебе большое.

– Не за что.

Повисла пауза. Потрескивает костер.

Почему он не уходит? Если бы он ушел, я бы еще успела сблевать. В палатке пачка печенья, в котле чай. Бесит. Тошнит. Скучно.

– Ты знаешь, ты мою бывшую девушку напоминаешь мне.

– Чем?

– Ну внешностью, волосы у нее были такие же. И вообще, манера какая-то, очень спокойная. Скромная. Она мне оладьи готовила с яблоками. Но мы расстались в итоге.

– Почему расстались?

Почему он не уходит? Нужно что-то отвечать. Нужно отвечать вежливо. Скоро такси.

– Там такая история. Она от меня сделала аборт. Мы об этом долго говорили, но поняли, что нам рано. И в итоге расстались. Я вообще-то не всем это рассказываю, конечно. Просто тебе почему-то захотелось рассказать. С тобой хочется быть откровенным. Я об этом часто вспоминаю.

Тошнит. Скучно. Надо уехать. Когда такси? Нужно бежать. Нужно уйти отсюда.

* * *

Алёна идет с рюкзаком по парку в Твери. Солнечно. Трава зеленая. Алёна идет медленно, не зная куда. Перед ней в парке шатер, над входом вывеска: «Лабиринт кривых зеркал». Рядом стойка с надписью «Касса» – на самом деле это просто навес, под которым сидит на раскладном стуле женщина, а перед ней на раскладном столике пластиковая миска с деньгами и перетянутая резинкой стопка билетов. Алёна останавливается:

– Здравствуйте. Можно один билет? – вытаскивает из поясной сумки и протягивает женщине мятые 50 рублей.

Женщина молча вынимает билет из стопки и отдает Алёне.

Алёна входит в шатер. Бродит по нему, смотрится в зеркала и несколько раз фотографирует свое отражение.

Здесь моя длинная кривая талия похожа на шею жирафа. А вообще все это похоже на стихи. Здесь изысканный бродит жираф. Здесь я – это нечто вытянутое, как голова коня. В этом зеркале я шире, толще. Но как будто не по-настоящему, а как будто я ромб. Юла. Совсем другого цвета кожа, у меня такой не бывает обычно. Это потому что солнце не такое, как у нас. Что-то случилось в этом году. Вот если бы тут убрать немного, если я повернусь боком – меня как будто почти совсем нет. Это было бы так спокойно, если бы ноги не были как огромные колонны – круглые, широкие.

Алёна выходит из шатра с зеркалами и садится на траву. Солнечно. Она смотрит по сторонам устало и рассеянно. К ней подходит цыганка и начинает что-то очень быстро говорить.

Что она говорит? Ничего толком не понятно по отдельности, но что-то очень, очень похожее на правду. Что-то про суженого.

* * *

Алёна сидит на железнодорожной платформе и ест пирожок, купленный в ларьке на вокзале. У нее на коленях в пакете еще один пирожок. Рядом литровая пластиковая бутылка с водой.

До поезда двадцать восемь минут. Сколько времени переваривается еда? В поезде точно есть туалет. Но вдруг она успеет перевариться? Билет стоил семьсот рублей. Сейчас две тысячи одиннадцатый год. В поездах дальнего следования всегда есть туалет и вода, там меня вырвет, и можно будет умыться и почистить зубы. Надо только дождаться. С ним не успеет ничего случиться, он даже по вкусу будет такой же, как сейчас. Может, он покрасится в розовый цвет, оттого что я выпила какой-то красной газировки. Надо только запить, а то будет очень