дня смерти, чтобы точно никого не встретить и никому не помешать. У Ники полочка в колумбарии: я поставила туда гипсовую статуэтку с девочкой, которая держит в руках книгу. Между руками девочки и книгой удобно вставлять сигарету. Я кладу одну сигарету Нике, другую закуриваю сама и начинаю говорить, говорить, говорить, пока не заканчиваются слова. Долго молчу, прощаюсь и сажусь на скамейку возле центрального входа, прямо напротив трапезной. На тот час, что я здесь, проходит внутренняя дрожь, я снова могу дышать, Ваганьковское – мои лучшие антидепрессанты: меня наконец отпускает, и я просто сижу и смотрю в небо.

– Привет!

– Привет. Я тут к Нике, но раз ты появился, то… Слушай, что я тебе сделала? А сестра? За что ты нас вот так?

– Ты плохо учила математику. И вообще была оторви и брось.

– Я не была оторви и брось – а математику ты меня заставлял учить, только когда выпьешь. Прям сразу вспоминал про эти учебники и мой дневник. Я до часу ночи сидела, у меня начинала болеть голова, а ты стоял сверху и орал. Не понимаю зачем. Что было в этой математике настолько важного, чтобы называть меня всеми этими словами? Я потом спать не могла, а уроки начинались в 7:45. Я просто никогда не высыпалась.

– Ты прогуливала.

– Я садилась в трамвай и ездила по кругу, чтобы поспать хоть немного.

– Меня все знают. И мне было стыдно, что ты моя дочь.

– Мне тоже было стыдно, когда я поступила в универ и познакомилась с теми, у кого ты преподавал. Они слышали мою фамилию и сразу думали, что я такая же. Что от меня лучше держаться подальше. Что я аспид. Говорящая фамилия, да? Я постоянно пыталась доказать, что я – это я.

– И пила с ними.

– Да. Мне было важно стать своей и стать собой. Я привыкла прятаться, а алкоголь делал меня видимой. Только так я могла начать говорить. У меня со всех сторон херовые гены, и я с самого начала не умела останавливаться. Если тебе интересно, в отличие от тебя, я пытаюсь справляться. Не хочу продолжать эту цепочку. На мне она оборвется.

– Со всеми спала, да?

– Не смей. Когда она родилась, мне было шесть. Я ни с кем не спала, не делала ошибок в примерах, гуляла с бабушкой в парке имени Ленинского комсомола и записывала в тетрадке цветными карандашами правила ухода за собакой своей мечты. Так за что, пап?..

Пап?..

По небу волнами разбегаются раскаты грома, три белые чайки чертят крыльями тучи. Люди на кладбище торопливо собирают вещи и спешат к воротам. Ветер усиливается, продавщица убирает венки, над ней дробно рассыпается гром. Первые капли падают упреждающе редко: дети кричат, штендер с рекламой ритуальных услуг кренится от порыва ветра. Я подставляю лицо дождю и смотрю, как за деревьями и колокольней темнеет круглая зубчатая башня.

Марина Васильева

Приятная пустота

Мне нужно срочно отсюда уехать. Как я сюда добиралась? Было ужасно. Сначала ночной поезд до Москвы, потом в Москве несколько часов пришлось гулять, ехать в метро куда-то, я не помню куда, какая-то круглая площадь, мы там все встретились и поехали на электричке, еще три часа до станции. А от станции как мы доехали? Я не помню. На автобусе? Если арендовали автобус, то мне теперь отсюда не выбраться. Здесь есть такси? Очень жарко. У меня очень мало денег, на такси может не хватить. Нужно придумать, как выбраться.

Из громкоговорителя раздается музыка: побудка. Несколько десятков палаток стоят в поле, в желто-зеленой траве. Совсем рядом с маленькими разноцветными палатками невысокие кусты, а потом начинается настоящий лес.

Чуть в стороне от лагеря огромная армейская палатка, в ней походная баня. Рядом тент, под ним кухня – деревянные столы и большое костровище, над которым бурлят три котла с разными кашами. Манная с черносливом, рисовая с курагой и гречневая, несладкая. В сладкие каши, когда готовят, выливают по десятку банок сгущенки, по вкусу они становятся как патока.

Еще чуть дальше здание школы, в нем преподаватели проводят лекции по биологии, генетике и медицине, ради которых все и приехали. А ученики презентуют в этом же здании подготовленные заранее доклады. Деревня не далеко, но и не близко, – до нее километра полтора. Жара, плюс тридцать с чем-то: трава вроде зеленая, но если идти по полю, хрустит, как будто совсем высохла.

Ученики постепенно просыпаются, вылезают из палаток, группами или поодиночке идут на речку чистить зубы, потом возвращаются в лагерь и лениво выстраиваются в очередь за кашами. У каждого в руках миска, кружка и ложка, но у всех они разные: у большинства пластиковые цветные, у кого-то красивый металлический набор, купленный в туристическом магазине, у некоторых просто эмалированные посудины, похожие на небольшой таз, – мама или бабушка положила с собой: зачем покупать, если можно просто взять с кухни? Очередь тоже разделяется на небольшие группы, ученики ведут ленивые разговоры – в жару после сна все двигаются и говорят чуть медленнее, чем обычно.

– У Веры сегодня день рождения, – говорит парень в красных шортах. Он на пару лет старше большинства учеников, на вид ему около восемнадцати.

– Да мы знаем, мы проснулись на два часа раньше и сделали ей торт. В классе информатики оставили, мы туда все пойдем после завтрака, – отвечает девушка в розовом сарафане и со светло-русой косой.

– А почему туда, я на речку хотел, – говорит еще кто-то, стоящий рядом в очереди.

– Так ты расписание смотрел? Сегодня к первой паре, и я в классе информатики читаю доклад про орфанные заболевания, – возмущается другая девочка, в синем комбинезоне, тоже лет шестнадцати на вид. – Вера точно придет, она сюда учиться приехала. И после доклада как раз торт.

– А из чего вы сделали-то его? Магазин же только по четвергам вроде?

– В сковородку накрошили печенья, нарезали яблок и сверху все сгущенкой залили. Получилось красиво, сейчас еще пропитается.

– Да, вот сгущенки тут больше, чем хотелось бы, – протянул парень в красных шортах, уже получивший кашу.

Алёна рассеянно слушает этот разговор, но думает о другом: она уже получила свою порцию манной каши с черносливом и после первой ложки поняла, что хотела гречневую.

Тем более в ней меньше калорий. Вообще-то можно взять вторую порцию, но куда тогда девать эту? Если ее съесть, то есть вторую будет уже нельзя.

Алёна сидит молча и смотрит в миску внимательно, как в прицел.