– Мы не имеем права отворачиваться от человека, пусть даже он чудовищный убийца или сам дьявол во плоти. Никого из нас нельзя назвать совершенным праведником, никто из нас не безгрешен – одни лишь чуточку добрее, а другие чуточку злее. И жизнь ставит нас перед выбором – раскаяться или продолжать грешить. Поэтому мы не можем лишать этого права на выбор… Отец Ким, перед вами трудная задача… Так хотелось бы помочь, но я, видно, уже свое отжила…

Тетя говорила умиротворенно. Отец Ким, услышав последнюю фразу, собрался было утешить ее чем-то общепринятым в таких ситуациях, однако сдержался. Тетя повернулась ко мне. Ее взгляд был прежним: иногда мелькали шутливые искорки, однако шутить, как раньше, не получалось из-за слабости. Отец Ким вышел, а я присела поближе к ней.

– Ты связывалась с доктором Но?

Я кивнула. И тихонько погладила ее лицо, точно так, как это делала тетя зимой много лет назад. Видимо, она тоже вспомнила те времена и улыбнулась.

– Ну что, смогла оставаться живой все это время? И как ощущения?

– Да вот… Видно, еще придется пожить… – ответила я.

Казалось, я сейчас разревусь. Тетя на самом деле напоминала угасавший фитиль. Я вспомнила о своем старом опасении: «Что же будет, если она умрет?» Однако теперь я знала точно. Несмотря ни на что, надо жить: кажется, так тяжело, и постоянно твердишь, что устал до смерти и это не жизнь вовсе, но тем не менее это тоже жизнь. Точно так же, как, бросаясь словами «умираю от жары или от голода», мы продолжаем жить, так и желание умереть – это тоже жизнь. И желание доступно лишь живым, вот и получается, что это тоже неотъемлемая часть жизни. Поэтому теперь мне пришлось заменить формулировку: вместо «хочу умереть» я говорю «хочу жить хорошо».

– Как дела у твоей матери? – спросила тетя.

– В добром здравии, – ответила я, и мы рассмеялись.

– Приходила мать… мать Юнсу.

От произнесенного имени у меня непроизвольно перехватило дыхание, я ничего не могла сказать.

– Оказалось… она живет неподалеку. Моя подруга монахиня присматривает за бесприютными стариками в Тондучхоне провинции Кёнгидо. Там она и обнаружилась. Как уж у нее жизнь сложилась, что оказалась в таком месте?.. Судя по всему, у нее старческое слабоумие… Это мне монахиня сообщила, проверившая данные.

Я молча сжала тетину руку. Она дрожащими пальцами достала из-под подушки крестик и протянула мне. Он был вылеплен Юнсу из рисинок перед смертью.

– Съезди и передай это ей. Рассказывают, что она, когда не очень холодно, целый день сидит перед домом и кого-то ждет… сестра у нее спросила: «Кого ждете?» – «Сына…» – «А как зовут сына?» – «Унсу…»

Я хотела повторить «Унсу», но не смогла. Сплетение имен Ынсу и Юнсу… Я взяла крест. Тетя без сил прикрыла глаза.

– Можешь помолиться, чтобы Он забрал меня побыстрее? Если честно, то побаливает… Да чего обманывать, ужасно больно, даже с инъекциями морфина все равно нестерпимая боль…

Я ответила, что помолюсь.

– Знаешь, так странно. Только что до твоего прихода я ненадолго забылась сном, и мне приснилось, что в этой комнате собрались все, кого я успела проводить. Среди них и Юнсу был… Все в белой одежде. Радостно улыбаются, а на шеях черные шрамы. Даже после смерти они не исчезают… У меня во сне все в душе от этого перевернулось.

Больше я не смогла сдерживаться и заплакала.

– Не плачь, моя хорошая Юджон. Когда ты преодолела все… Впервые пришла со мной в тюрьму, попыталась понять Юнсу… Когда я узнала, что ты ходила к матери, пытаясь спасти Юнсу… как же я гордилась тобой!.. Я, по правде сказать, еще раньше присматривалась к тебе, переживала… Ты горячий человек, а горячим людям больнее… Но нельзя этого стесняться.

Я взяла лицо тети в свои руки. Маленькое, испещренное морщинами. Хотела сказать: «Прости меня!» Сказать, что мне было страшно, когда я не знала, как надо жить. Что я, как и Юнсу, поняла это слишком поздно… Впервые я хотела сказать слова, которые не могла до этого произнести, но которые обязательно были нужны здесь и сейчас.

– Прости, тетя! Прости меня, пожалуйста… Прости, что заставляла тебя страдать.

Тетя, слабо улыбаясь, гладила мои ладони.

– Ну вот и хорошо, я теперь вижу, что моя любимая Юджон повзрослела, и моя душа радуется.

Тетя улыбалась, однако от невыносимой боли она скривилась.

– Помолись за меня. Молись. Не за смертников, не за грешников, а за тех, кто думает, что без греха, за тех, кто думает, что прав, за тех, кто уверен, что с ним все в порядке… всегда молись за таких людей!

Я кивнула, вытирая со лба тети выступивший пот. Бог ни разу не ответил на мои просьбы, и сегодня, по-видимому, тоже не отреагирует… Юнсу просил поверить, взять пример с него, теперь вот тетя просит молиться… «Буду…» – хотела ответить я, но не могла открыть рта. Казалось, что стоит мне заговорить, как всему настанет конец. И это опять заставит тетю страдать, поэтому я терпела изо всех сил. Любовь – это от всей души терпеть ради любимого. Благодаря Юнсу я поняла, что любовь иногда означает смелость изменить себя ради другого.

Тетя тепло улыбнулась и взяла меня за руку. Ее ладонь была грубой и мозолистой, словно древко метлы, всю жизнь подметающей двор. Она еще раз улыбнулась и закрыла глаза. Видимо, задремала. Чтобы она не замерзла, я стала поправлять одеяло, и из-под него показалась крохотная тетина ступня. Ноги в белых льняных носках были как у ребенка. Этими ступнями она исходила очень много мест! За свою почти восьмидесятилетнюю жизнь она была и в дальних темных закоулках, и в заброшенных рощах, в долине ужаса и пустыне истины, в безжалостных и суровых, в стремительных и бурных потоках, которых мы все избегали, оправдываясь словами «был не в курсе»… И думала. В конце концов, маленькие безымянные ручейки и водные потоки, имеющие различные имена, соединялись и достигали места, называемого одним словом – море… И никто не имеет права помешать дойти до этого места… Поправляя одеяло, я прижалась губами к ее искаженному болью лбу. За день до смерти Юнсу, получая от младшей снохи фотоаппарат, я мельком захотела родить ребенка. Тетя сама отказалась от этого и стала матерью всех несчастных, потерявших родных матерей. Я прошептала тихо: «Теперь уж отдохни! Я люблю тебя, моя мама…»