чистой, как слезинка, и хорошо пошла.

– Откуда ты идешь? – спросил змей.

– Оттуда. – Якуб указал назад.

– А куда?

– Туда, – Шеля махнул рукой вперед.

– О, нам как раз по пути.

Да, хорошая водка всегда помогает в общении.

Последние солнца погасли в вечерней дымке, когда они добрались до шинка. Крытая черепицей постройка с вывеской, на которой был намалеван не то красный рак, но то какое-то иное не менее уродливое существо, производила приятное впечатление. У забора на привязи стояли два дракона и жадно поедали корм, размеренно покачивая хвостами.

Внутри в клубах табачного дыма сидела компания змеелюдей, исключительно мужчин, увлеченных горловым пением. От их голосов по телу пробегала дрожь, и казалось, будто стены не просто вибрируют, а поют вместе с ними.

Посреди шинка стоял один длинный стол. Якуб и его новый приятель сели, и им тут же принесли свежий хлеб, сушеные яблоки, суп с клецками и пиво.

– Но у меня нет денег, – запротестовал Якуб.

Один змей зашипел. Не стоило мешать пению.

Еда была вкусной, а пиво, сытное и горькое, напоминало кофе из желудей. Юноша ел и слушал змеиную песню. Она кружила над столом, и хотя каждый из гуляк пел ее на свой лад, никакой дисгармонии не было. Когда кто-то хотел перекусить или у него пересыхало в горле, он ненадолго останавливался и тянулся к миске или к кружке, а уже поев и выпив, вновь включался в поток мелодии.

Крепкое пиво быстро ударило в голову, а за окнами стремительно наступали сумерки. Вскоре все помещение тонуло в полумраке, единственным источником света были лишь масляные лампы с укороченными для экономии до предела фитилями. По стенам плясали длинные тени, и казалось, что по углам прячутся какие-то фигуры, для которых не хватило места за столом.

Шеля выскользнул наружу, чтобы отлить. Что-то тревожило его, и он заметил, как вместе с ним вышли какие-то странные тени. Якуба охватил страх, и он отошел подальше, потому что в поле луна светила ярче. Звезды плясали в небе, а пиво – в голове. Юноша шел по пояс в зрелой ржи, такой же, как и на поверхности. Полю не было конца и края, но Якуб не останавливался, пока не дошел до межи, где рос огромный, корявый дуб. Во ржи было глупо мочиться, потому что зерно – это хлеб, и поэтому он только сейчас приспустил штаны.

– Думаешь, что оно у него? – зашептал кто-то в огромных лопухах на меже. Якуб тут же прекратил мочиться и навострил уши.

– А с чего бы ему у него не быть, коли он вышел от Черепахи живым. Осторожно, он что-то почуял. Раз, два – сейчас!

И они набросились на Якуба, слепой кот и хромой лис, и перерезали ему горло живьем, как на еврейской бойне.

Шеля засучил руками и ногами, как пойманный паук, и застыл. Амазарак окровавленным ножом вспорол ему грудь под ключицей и залез внутрь.

– Нет! Сука! А я говорил, что нет!

– Не говори ерунды! Должно быть! – Азарадель потянулся мохнатой лапой прямо к ране, а Якуб еще раз замахал руками и ногами и замер.

Черт ковырял и ковырял до самой диафрагмы. Он ничего не нашел. Сплюнул.

Черти со злостью пнули окровавленное тело и удалились в ночь, тихо, бесшумно, как ночные птицы. Как будто их никогда и не было.

XXXVII. О неожиданной встрече

Говорят, что жить всегда лучше, чем не жить. Якуб лежал под дубом и не жил, но плохо ему не было. Убого жил, убого сдох. Такова участь хама.

Его накрыло холодом и чернотой. Не видел он больше ни кружащих над головой звезд, ни пульсирующей луны подземного мира. Вокруг не было видно вообще ничего. Только этот холод, этот промозглый мрак. Смерть – штука вполне сносная, если бы не было так холодно. И невозможно даже задрожать, даже застучать зубами, чтобы хоть немного согреться, ибо ты уже перестаешь быть своим телом, и даже если немного еще остаешься, оно все равно отказывается тебя слушаться.

Не видел Якуб никаких туннелей с манящим светом в конце. Не удалось ему также воспарить над собственным телом. Это все сказки для тех, кто боится холода и черноты.

Сначала Якуб даже разозлился, когда кто-то подошел к нему и обнял, согревая собственным теплом. Затем, когда этот кто-то стал омывать раны, это также раздражало Якуба. Ему хотелось, чтобы его оставили в покое и позволили наконец умереть. Жизнь, вновь просачиваясь в него медленно, припекала и чесалась, подобно тому, как оживают онемевшие конечности.

– Позволь мне дальше мертветь, – пробормотал он, едва открыв застывшие губы. – Пожалуйста.

– Ты уже намертвелся. Живи.

Это женский голос. Якуб хорошо его знает. Этот голос и это прикосновение рук к лицу.

– Слава?..

Нет, это не Слава. Руки женщины пахнут гвоздикой и корицей.

Возвращающаяся жизнь печет и болит, но это хорошая боль. Восходит луна, пульсирующая и раскаленная до белизны. Должно быть, уже очень поздно. Якуб лежит в мягкой траве у полевой межи, под огромным дубом, его голова лежит на коленях Ханы.

– Это ты, – хрипит Якуб.

– Это я.

– Ты жива?..

– А ты?

Шеля щупает себе горло. Болит нестерпимо. Он едва способен говорить, но нигде не чувствует следов от ножа Амазарака. И не знает, жив он или мертв, ибо что это значит – жить?

Так и случилось, что оба они ушли на высокую полонину, за которой начиналось небо и росли бледные, едва заметные ребра Змеиного Короля. Дикие сады на склонах гор были полны твердых, сочных яблок и других плодов, персиково-бархатистых, названий которых не знал ни Якуб, ни Хана. Фрукты и пресная вода из горных ручьев хорошо укрепляли, и Шеля вскоре поправился. Он больше не задавался вопросом, жив он или мертв, и это было хорошо.

Это продолжалось несколько дней или несколько месяцев – в стране Змеиного Короля время не имело значения, и здесь всегда царила середина лета. Из белых камней Якуб построил на полонине дом. Этот дом был врыт глубоко в склон холма и имел одно крошечное окошко.

Однажды появились змеелюди. Они принесли с собой доски и помогли положить крышу, потому что с этим юноша сам не мог справиться. Через несколько дней после этого Шеля спустился в ближайшую деревню на работу, где помогал в поле собирать странные клубни с многочисленными цепкими лапками и длинными усиками.

Так они жили вместе, Хана и Якуб. Он все время что-то мастерил и поправлял в доме, ведь новый дом всегда требует