Раз кивнул — со знакомым ледяным взглядом и бесстрастным лицом.

— Я тебя понял. Ты права. Я поговорю с Найдером.

Друг вышел, закрыв за собой дверь. Рена вздохнула и слегка растрепала пучок, придавая ему более небрежный вид. Поговорит? А о чём Раз поговорит с Найдером? Рена вовсе не была уверена, что эти бедовые мальчишки придут к правильному выводу. Впрочем, она и сама не знала, какой вывод правильный.

Наверное, Лаэрт любил искусство. А может, специально выбрал людное место, в котором легче затеряться.

Они встретились в картинной галерее на открытии выставки. В помещении с необычной шестиугольной формой собралось огромное количество тех, кто гордо называл себя «знатоками» и «ценителями», газетчиков, других художников. Это была пёстрая шумная толпа, которая то собиралась в кучки перед одной из картин, то расходилась, а между делом постоянно подходила к столикам с шампанским и вином.

— Как вы относитесь к живописи, Рена? — с лёгкой улыбкой спросил Лаэрт.

Это больше походило на издевательство — он ведь прекрасно знал, что девушка пришла не на картины смотреть, а узнать правду. «Никак», — хотелось грубо ответить. Ладно. Этот сюжет был хорошо знаком: она нашла того, кто владел информацией, а тот не спешил делиться — у неё заготовлены разные тактики. Впрочем, не оставалось времени пробовать их — нужно выбрать одну и ударить метко.

— Я рада вашему приглашению, Лаэрт, мне интересно современное искусство.

Рена с сомнением посмотрела на ряд картин в тонких рамах. Это было что-то новое и непривычное для неё. Выставленные художники не стремились передать мир как можно достовернее, нет, они изображали его по-своему — более ярким, а вместе с тем — расплывчатым, что ли.

У фигур на картинах не было чётких контуров, они состояли из контрастных мазков, образно изображающих тела. Голубые, фиолетовые, зелёные, красные, оранжевые и жёлтые пятна смешивались и словно лезли вперёд друг друга.

Лаэрт, посмотрев на лицо спутницы, рассмеялся.

— Оно и видно! Это импрессионизм — вам знакомо слово?

Учёный подошёл поближе к картине: две девушки замерли напротив друг друга в танце. Их лица искажал яркий свет, и изображение казалось неустойчивым, мерцающим. Даже небо и поляна были размытыми, а контуры деревьев едва угадывались. Вроде красиво. А вроде и нет.

— Отчасти, — Рена улыбнулась. — Расскажите, Лаэрт, пока мы не дошли до тех историй, ради которых встретились.

Наверное, ей всё же интересна живопись. В какой-то другой жизни она могла бы знать больше и понимать задумки художников. В другой, не в этой, где ей оставалось только врать и притворяться, чтобы узнать необходимое.

Лаэрт шепнул на ухо, будто доверял тайну:

— Я и сам мало что понимаю, моё — это наука, а не искусство, — выпрямившись, он легко улыбнулся. — Импрессионизм появился как вызов в ответ на привычный академизм. Молодое поколение сочло его устаревшим, лишённым свободы и начало экспериментировать — родилось новое направление. Таков был ответ революционного Киона. Первую выставку даже назвали «мятежной».

— Это красиво, — решила Рена. — И свет так необычно изображён, кажется, что по ту сторону другой, лучший мир. В нём хочется оказаться.

Учёный улыбнулся, и было в этой улыбке что-то по-доброму снисходительное.

— Что вы задумали, Лаэрт? — торопливо спросила Рена. — Обсудим кондукторов и поезда?

Юркий мужчина в нелепом фиолетовом костюме подскочил к ним и на одном дыхании выдал:

— Дан Адван, я представляю журнал «Кионский обозреватель», позвольте задать вам несколько вопросов, — он заинтересованным взглядом скользнул по Рене. — Правда ли, что на Дне прогресса вы выступите самостоятельно, без поддержки гильдии? Над чем вы сейчас работаете? Наши читатели…

Лаэрт остановил его повелительным взмахом руки.

— Вам лучше подойти позднее.

Мужчина, скривив лицо, испарился также быстро, как появился.

— Кондукторов и поезда, — повторил Лаэрт. — Это был мой вопрос к вам.

Рена почувствовала, что лямка платья сползла, оголив плечо и, смущённо оглядевшись, быстрым движением поправила её. Вот поэтому она обычно и не носила такое! Но вечер того требовал. Девушки и женщины, точно забыв, что на улице зима, выбрали тонкие платья, которые смело приоткрывали руки, ноги или спину или показывали контуры их тел. Мужчины в костюмах были им под стать, а некоторые, выбрав необычные яркие цвета для рубашек или пиджаков, могли перещеголять даже тропических птиц.

— Хорошо, — Лаэрт кивнул с усталым вздохом. — Я больше не буду играть с вами в загадки. Если говорить честно, это были самые ужасные пять дней. Я три года считал, что мой брат мёртв и винил себя. Но это не так. Думаете, я бы не узнал его голос? Его рыжие волосы? — Адван провёл рукой по голове. — У нас же в семье ни у кого таких не было!

Лаэрт отвернулся от картины, изображающий пикник у озера, и посмотрел на Рену.

— Но что-то произошло, и Кираз оказался не на той стороне. И вы вместе с ним. Думаете, я не заметил, как вы пялились на меня в поезде? Или как несколько дней подряд следили? Вы всё знаете, Рена, так расскажите мне.

К ним направился ещё один газетчик, но Лаэрт так зыркнул на него глазами, что тот, буркнув себе под нос, быстро развернулся и подошёл к двум беседующим мужчинам в одинаковых жилетках с серебряным шитьём.

Рена пристально посмотрела на учёного. И это кто ещё из них начал игру! Она чувствовала себя перед Адваном совсем ребёнком — наивной девчонкой, которая смела поверить, что сможет перехитрить взрослого.

Она подошла к следующей картине — девушке в лодке, плывущая среди кувшинок, — чтобы не смотреть на учёного. Он встал за её спиной. Не оборачиваясь, Рена спросила:

— А что знаете вы? Что вам нужно, Лаэрт?

— Мой брат. Я хочу поговорить с ним. Но раз он не пришёл ко мне раньше, этого не хочет он. Расскажите мне, Рена, что с ним произошло, — Адван сделал паузу и встал ещё ближе, так, что девушка ощутила его дыхание на шее. — Вы плохо следили за мной и не видели, как я встречался с Гайлатом Шидаром. Да, его не было, когда больница сгорела, но он знает, кто устроил поджог. Знает, с кем был Кираз. А теперь знаю и я.

Рена чувствовала сильное желание повернуться и посмотреть на Лаэрта, но она знала, что сразу отведёт взгляд, а этого показывать не хотелось. Никакие уроки, как вести себя сдержанно, достойно, уже не помогали. Девушка сжала кулаки, то ли от злости, то ли от бессилия.

— Что же, видимо, мне нужно ещё несколько уроков по слежке, — Рена попыталась говорить спокойно, но голос всё равно подрагивал. — Почему тогда, в поезде, вы исчезли? Почему дали мне подойти к вам? Почему сами не пришли к брату?

Ответа не последовало. Рена обернулась и увидела, что учёный уже отошёл к следующей картине и, встав рядом с какой-то девушкой, заговорил с ней.