возбуждал стихии, каких богов призвал на помощь, однако же свершил то, что замыслил. Теперь же, согласно спору, след было бы оставить его в кормильцах, но этот скопец позволял себе такие вольности с Мирталой, от коих и ныне горячится сердце! И в тридесять пылает от слухов, что завелись при дворе. Куда бы ни ступил, повсюду мерзостный шёпот!

Наутро Филипп решил двояко: прежде одарить волхва, тем самым исполнив завет, чтобы не прогневались боги, а потом прогнать его прочь, выдворить за пределы Македонии, в Эпир или иную сторону. Тем и вдохновившись, царь пошёл в покои Мирталы, дабы наконец-то взглянуть на сына. Жена после родов преобразилась, хотя на лице её всё ещё оставались следы мук, но не болезненных, а сладострастных.

– Позри! – сказала гордо. – Вот твой наследник!

Филипп позрел и отшатнулся: новорождённый ничуть не походил на него! Волос светел, кожа бела, с румянцем, а глаза синего цвета! Когда как сам царь был смугл, черноволос и с карими очами…

– Ты обещала, рождённый тобою сын будет похож на меня! – воскликнул он. – Тогда бы я не знал позора!.. А он более сходен с волхвом!

Миртала склонилась над колыбелью, после чего взглянула на царя и усмехнулась:

– Не верь глазам своим, государь. Тебе почудилось, ибо в покоях много света. Ты вечером приди, когда станет смеркаться…

– Нет, лживая жена! Меня не проведёшь! Признайся: ты изменила мне с чародеем?!

– Уйми свои страсти, ревнивец! – воскликнула она. – Старгаст скопец. А ко мне вошёл бог Раз и бросил своё божье семя.

Македонский Лев не стал более выслушивать то, во что не верил, и отправился к волхву на башню. Тот, утомлённый, крепко спал на травянистом ложе обнажённым, и без свидетельств лекаря было видно – чародей оскоплён царской печатью! То есть вовсе без гениталий: таких обыкновенно допускали присматривать за жёнами и наложницами царей. Гнев слегка остыл, но возбуждённый разум не унялся, ибо теперь Филипп впал в заблуждение великое, не в силах осознать, как же подобное приключилось.

Он растолкал волхва, и тот, зевая, спросил:

– Ну что, царь, доволен ли ты наследником?

– Младенец добрый, – скрывая неудовольствие, ответил тот. – Да только не похож на меня…

– Он унаследовал стать и черты бога Раза. А от тебя воспринял воинственный нрав… Но не прерви ты моего волхования, и образом был бы в тебя. Сейчас же младенец под двумя стихиями – добра и зла. Имея божественное начало, одержим будет земным. Какое победит, зависит от того, кто вскормит…

Царь намёк волхва услышал, но отступать был не намерен. Велел подручным принести дары – одежды богатые, пару лучших скуфских скакунов, талант серебра и десять либров золота.

– Теперь ступай в Эпир, – распорядился он. – Стража тебя проводит за порубежье.

– Добро, – легко согласился волхв. – Не поминай лихом, царь!

Принял дары, сел на коня и в окружении стражи отбыл из Пеллы.

Удовлетворённый Филипп наведался в храм Артемиды и, воздавая жертвы, заметил: сначала пыль всклубилась над алтарём, словно от вихря, затем в растворённые окна влетела стая чёрных галок и, рассевшись на головы изваяний, принялась гадить. Царь позвал служителей, и те, вооружившись кто чем, принялись изгонять птиц, но не тут-то было. Крикливые сии твари подняли такой гомон и шум, носясь под сводами, что не только богам – Македонскому Льву тошно стало. Вдобавок ко всему старательные жрецы, махая палками, сронили хрустальный шар, что Артемида держала в своей руке, и он, павши на каменный пол, разлетелся вдребезги. Знак был дурной, и Филипп, ругаясь, покинул храм. Телохранитель же Павсаний, всюду следовавший за ним, должно, простил обиду и, желая утешить государя, не к месту и часу стал домогаться своими ласками. Царь оттолкнул его и бросил в сердцах:

– Изыди вон!

Любовник вначале краской залился, потом побледнел и убежал, рыдая. И в это время храм, из коего он только что вышел, вспыхнул, ровно смола горючая, и, испустив столб дыма, объялся пламенем настолько жарким, что затрещали волосы. Прикрывшись рукой, Филипп отступил и испытал озноб: ещё один зловещий знак! Со всех сторон бежал народ с кувшинами и амфорами, полными воды, но никому не удавалось даже приблизиться; люди валились навзничь, словно натыкаясь на стену незримую, и из разбитых сосудов к ногам царя бежали ручьи.

Когда же Македонский Лев вернулся во дворец, услышал истошный младенческий крик и суету придворных. Переполох был настолько бурным, что его чуть не сбили с ног: няньки козу ловили, которую зачем-то завели во дворец, а прочие таскали ушаты и лохани, расплёскивая воду, жаровни с горячими угольями, кувшины с молоком, блюда со снедью, ковры и покрывала. Царь поспешил в покои Мирталы и там узрел взбешённую царицу, которая швыряла в прислугу всем тем, что ей приносили, щёлкала кнутом и прочь гнала. Наследника же одна мамка на руках качала, другая забавляла, а он закатывался от плача громогласного, который ничем не могли унять.

– Где чародей? – жена взывала. – Уж трижды посылала! Отыскать не могут! Что ты сотворил с ним?

– Старгаст уехал, – оглушённый криком, признался Филипп. – Принял дары и отбыл в родные пенаты…

Она же, предерзкая, с кнутом к нему приступила:

– Ты его прогнал?!

Царь хоть и блюл эллинские законы и старался придерживаться их нрава, но в иной раз бы не выдержал подобного, отнял кнут и, ровно варвар, отхлестал жену. А тут от всей череды напастей, неприятностей и шума голова пошла кругом и было желание одно – бежать куда ни то.

Олимпия же напирала:

– За что ты, неблагодарный, изгнал волхва? Неужто не зришь, всё в тот же миг нарушилось, всё обратилось в хаос? Немедля верни Старгаста! Никто, кроме него, царевича не утешит и не устроит прежний порядок!

Македонский Лев в сражениях был храбр и, увлекая за собой свои фаланги, шёл впереди на супостата, и часто о его железный шлем стучали мечи и булавы, однако подобного натиска у себя во дворце он выдержать не мог, но и отступать от своего слова не привык. Удалившись в свои палаты, запер дверь, да не обрёл покоя: боевой клич младенца, сопровождаемый прочим громким шумом, проникал сквозь стены. Тогда он вышел в сад, пробрался в самый дальний угол, но и туда донёсся глас наследника, ко всему прочему, поднялся ветер, заскрипели старые дерева над головой, и вдруг огромный сук шелковицы оторвался от ствола и рухнул под ноги, едва не лишив жизни.

Покинув опасное место, царь побежал через площадь к крепостной стене и угодил в поток: водопровод из деревянных желобов, несущий воду с