Уста больные, вынужден молчать я —

Разбитому подобен колесу.

Ах, Боже, та любовь, как свет и цвет,

Та жизнь, как наречения обет,

Та смерть не боле скорбна, чем желанье,

Те вещи не одно и то же, нет!

Теперь узри, есть где-то смерти сны:

И каждому свои часы даны,

Короткий день, короткое дыханье,

Короткий срок, и все уйти должны.

Вот солнце встало, и потом зашло,

Своё он не закончил ремесло,

А так же между ночью и зарёю

Никто не знает, где он, как назло.

Я, Боже, был как все, с душой мирской,

Я, как трава, как листик над рекой,

Как те, кто был в трудах ночной порою,

Как кости смертных в глубине морской.

Снаружи, может быть, зима метёт;

Я слышу вновь у золотых ворот,

Как днями и ночами вниз струится

Дождь с мокрых крыльев ветра тех высот.

Морозно, скачет рыцарский отряд,

Леса покрыл снегов густой наряд;

До Рождества лилейные девицы

Кружатся с песней, встав друг с другом в ряд.

И тень, и запах льются у виска,

Рассудок мрачен, на душе тоска;

Ночь горяча, на грудь мне давит тяжко,

Проснулся я – сон зрит издалека.

Увы, лишь там, где горы высоки,

Иль где морские воды глубоки,

Или в чудных местах, где смерть-бродяжка,

Где пряди сна свисают у щеки.

Они сплелись – как милых губы, грудь,

Чтоб сладкий жизни плод, сорвав, куснуть,

Меня же дни сжирают возбуждённо,

Моим устам к их сласти долог путь.

Вкушаю лишь своих желаний плод,

Любя её, чьи губы – сладкий мёд,

Чьи веки и глаза – цветов бутоны,

Мои же – как огней двоякий свод.

Мы рядом, как со смертью рядом сон,

Лобзанья бурны, счастья вздох, как стон;

И всё ж не так лежит жених с невестой,

Смеющейся от слов его: «Влюблён!»

Она смеётся – то любви экстаз, —

Его лобзая страстно каждый раз:

Вот вздох неутолённых губ прелестный,

Вот сладких слёз поток из нежных глаз.

Но мы – как души тех, кто был убит

Давно, ценя её прекрасный вид;

Кто, засыпая от её лобзаний,

Вдруг слышал – в её прядях змей шипит.

В исток времён, как дождь, течёт их кровь:

Краса бросает их, сбирая вновь;

И жаждет наслажденья от страданий,

Чтоб ткань соткать ей – нервы приготовь.

И в красных каплях весь её чертог,

Венки и шаль, браслеты с рук и ног;

Ногами, как давильным прессом смерти,

Она всех топчет, кто уйти не смог.

Врата её в дыму цветов, костров,

Любви неутолённый пыл суров;

Меж губ её их сладкий пар, поверьте,

И слух её устал от лир, хоров.

В её постели стон и фимиам,

А дверь её – музыка по ночам:

То смех, то вздох и слёзы то и дело,

Что стойкий дух мужчин связали там.

Там был Адонис, в нём уж все мертво;

Она сковала плоть и кровь его,

И слушая, как стонут духи тело,

Его рвала губами естество.

Погибшие мужи меня спасли,

Кто должен был страдать в её щели

До сотрясенья всех истоков моря

И до конца всех дней и всей земли.

Меня, кто боле всех отвергнут был;

Меня, чей ненасытен алчный пыл;

Меня, кому явился ад без горя,

Да, в сердце ада хохот не остыл.

Хотя твой рот и сладок, и хорош,

Душа моя горька, а в членах – дрожь,

Как на воде, у плоти, что рыдает,

Как в венах сердца – мука словно нож.

Господь! вот сон бы пальцем, как цветок,

Плод смерти на губах моих рассёк;

Господь! та смерть сна виноград сжимает

Ногами, на меня направив сок.

Нет изменений в чувствах много дней,

Но лишь колокола звучат сильней,

Их пальцы ветра тронули, играя;

На тайных тропках – пение скорбей.

Двоится день, и ночь разбита в прах,

Я вижу, будто свет возник впотьмах;

Господь! греша, я небеса не знаю:

Нечисты иль чисты в Твоих очах[126].

Земля как будто Им окроплена,

И душит море, гневаясь, она;

Я высохшую кровь Его, тоскуя,

С трудом вдыхаю, сердце – как волна,

А в жилах возбужденье, жажды чад;

Под грудью, там, где мятый виноград,

Мой пойман рот, уж час прилип вплотную,

Какой же след оставлю от услад?

Лобзанья – это риск, мои уста

Обуглятся. Ах, Боже, красота

И горечь краткой неги – грех немалый,

Не знаешь Ты: она моя мечта.

Так это грех, когда толкают в ров

Людские души? ведь спасти готов

Был душу я, пока она ступала

Горящим шагом похоти на зов.

Коль подведут глаза, душа вздохнёт,

Сквозь створки смерти кованых ворот

Я вижу скорбный ад, где сладость страсти

Исчезла, только вечно боль гнетёт.

Здесь лица всех великих королей,

Игра на лютне, песни средь полей;

Пришедший должен другу дать в несчастье

Могилу, где червяк ползёт смелей.

И рыцари, что были так сильны,

И дамы – цвет прекраснейшей страны:

Теперь лишь прах в своём извечном плене,

Землёй одеты, мрачны и бледны.

Для всех один