Все те годы Мария София соблюдала осторожность, так что многим казалось, что она основательно замкнулась в себе. Она казалась подозрительной, готовой забаррикадироваться, едва почувствовав приближение любопытных или разговорчивых. Она всегда пыталась не переходить им дорогу. Она просто позволяла им вынюхивать, не обращая на них внимания. Может быть, она опасалась проговориться первому человеку, который попытается хоть немного приоткрыть ее секрет? Прежде всего она боялась стать жертвой шантажиста. Ее опасения были небезосновательны…

Вся пресса заговорила о самоубийстве загадочной «графини С.»[404] Перед смертью эта парижанка рассказывала о себе потрясающие истории, например, о том, как ее долгое время преследовали головорезы по заказу бывшей королевы Неаполя, которая хотела вернуть обратно компрометирующую ее переписку[405]. Но известно, что эта женщина часто жила фантазиями и что этот жест был обусловлен ее крахом после панамского скандала.

А вот история с картиной кажется более серьезной. После Мюнхена, Аугсбурга, Рима, Ариччи, Неаполя, затем Гаэты лихорадка странствий охватила меня, и я поехала в Милан, в музей Палаццо Мориджа, посвященный единству Италии. И вот, прогуливаясь по залам, я остановилась перед гигантской фреской. Опасаясь, что мне померещилось, я сфотографировала ее. Я отправила ее без комментариев своему двоюродному брату де Гарреваку, который сразу же перезвонил. Я обратилась к охраннику выставки и показала ему фотографию Эммануэля в униформе зуавов. Он позвонил управляющему музея. Вскоре мы уже вчетвером обсуждали фреску и в итоге пришли к вопросу: мог ли Эммануил стать моделью для художника, служащего королю-узурпатору?

Карло Адемолло, не особо известный художник, а до этого – солдат в рядах пьемонтцев, был выбран правительством для иллюстрации великих эпизодов Рисорджименто. Раньше Виктор Эммануил иногда путешествовал с ним, и все считали его королевским художником-баталистом.

Холст перед моими глазами – прекрасный образец пропаганды. На нем изображено памятное событие Рисорджименто, уже упоминавшееся на этих страницах. Это знаменитое кровопролитие на прядильной фабрике за три дня до нападения на казармы Серристори, когда от атаки зуавов – ненавистные! – гибнет беременная женщина, Джудитта Арквати, ставшая мученицей итальянского единства и символом борьбы за «освобождение» Рима.

В сцене, воспроизведенной Адемолло, более двадцати пяти персонажей, в числе которых зуав, который выделяется среди всех. Он не только самый «проработанный», самый заметный из главных героев, но прежде всего единственный, расположенный на переднем плане. Красивый мужчина! Этот доброволец является, так сказать, точной копией Эммануэля, но с более светлыми волосами и повязкой на глазу, что придает ему еще большую привлекательность авантюриста или пирата. Я просмотрела все старые коллекции фотографий папских добровольцев в течение года и нигде не видела зуавов, сходство которых было бы столь разительным.

Эпизод, увековеченный художником, произошел в 1867 году, спустя долгое время после ухода нашего двоюродного брата из войск Ватикана, когда он уже лечился в Каннах. Что касается самой работы, то она была написана еще позже, в 1880 году[406]. Тем не менее Карло Адемолло, получавший жалованье от короля молодой объединенной Италии, мог попытаться воспроизвести лицо покойного возлюбленного королевы. Между прочим, во всех биографиях этого художника указано, что он всегда ревностно заботился о воспроизведении красивых мужчин и женщин, которые действительно существовали. Кто знает, возможно, ему в руки попал портрет Эммануэля, сделанный братьями Алессандри.

Выбор Адемолло не мог быть случайным. Хотела ли Италия или «титулованный» шпион Чальдини послать предупреждение королеве Неаполя и ее сторонникам? Возможно. Мария София к моменту завершения картины уже на протяжении десяти лет была парижанкой. В Меццоджорно после двадцати лет унитаризма часть селян оставалась верной Бурбонам. Направленные на юг комиссары воспринимались как оккупанты, а итальянский язык считался языком колонизаторов (подавляющее большинство жителей полуострова говорили на местных диалектах). Вспыхнули жестокие протесты против призыва на военную службу и macinato – конфискационного налога на помол зерновых, который должны были выплачивать мельники. Савойский дом обвинили в доведении сицилийского народа до крайней нищеты, в конфискации частной собственности Франциска II и Государственного казначейства без прибыли для страны, а также собственности монастырей, которые во времена Бурбонов собирали большие пожертвования. Неаполитанская газета была закрыта за то, что опубликовала обращение к королю Франциску II с требованием его возвращения, подписанное одиннадцатью тысячами человек[407]. Да! На юге Италии помнят о манифесте короля Франциска в Гаэте: «Мы вместе оправимся от наших невзгод […], узурпации не вечны». Да! Власть по-прежнему хрупка, и для молодой Италии Бурбоны продолжали оставаться угрозой.

У «королевы-воина» были основания для осторожности, потому что этот холст Адемолло выглядит как предупреждение.