чему-то, а кому-то, и поэтому их так легко использовать, сказал он, а еще легче стравливать друг с дружкой, и он только и нашелся, что улыбнуться, понимая, что не смог бы скрыть ни единой мысли от этого сногсшибательного человека, которому дал больше власти, чем любому другому при режиме, не считая моего кума генерала Родриго де Агилара, упокой Господь его душу на злачных пажитях, он сделал его единоличным властелином тайной империи внутри собственной частной империи, невидимой службы подавления и истребления, которая не только была лишена официального статуса, но и вообще как бы не существовала, поскольку никто не отвечал за ее действия, она не имела названия и места в мире и все же стала кошмарной реальностью, нависшей над прочими репрессивными органами государства задолго до того, как верховное командование смогло выяснить, откуда берет начало ее неуловимая природа, даже вы сами не представляли себе, как далеко зайдет эта машина террора, господин генерал, я и не подозревал, что в тот самый миг, когда согласился, ладно, он сдался на милость неотразимого обаяния и осьминожьей хватки этого варвара, одетого принцем, он прислал мне в президентский дворец сизалевый мешок вроде как с кокосами, и он велел, уберите куда-нибудь, чтоб не мешался, да вот хоть в шкаф для конторских бумаг, забыл про него, и три дня спустя в доме стало невозможно жить от душка мертвечины, он проникал сквозь стены и оседал смрадной испариной на зеркалах, мы искали источник вони в кухне и находили в коровнике, разгоняли ее благовониями в конторах, а она выскакивала нам навстречу в зале аудиенций, насытила миазмами гнилых роз самые укромные закоулки, куда даже под прикрытием других запахов не проникали и тончайшие дуновения чесотки в чумном вечернем воздухе, и происходила эта вонь оттуда, где ее меньше всего искали: из мешка вроде как с кокосами, который Хосе Игнасио Саенс де ла Барра прислал в качестве первого свидетельства выполнения договора, шесть отрубленных голов с прилагающимися свидетельствами о смерти: голова слепого патриция каменного века, дона Непомусено Эстрады, 94 лет от роду, последнего ветерана великой войны и основателя радикальной партии, скончавшегося, согласно приложенному свидетельству, 14 мая от старческого удара, голова доктора Непомусено Эстрады де ла Фуэнте, сына вышеупомянутого, 57 лет, врача-гомеопата, скончавшегося, согласно приложенному свидетельству, в один день с отцом вследствие коронарного тромбоза, голова Элиэсера Кастора, 21 года, студента факультета словесности, скончавшегося, согласно приложенному свидетельству, вследствие множественных колотых ран, нанесенных в трактирной драке, голова Лидисе Сантьяго, 32 лет, подпольной активистки, скончавшейся, согласно приложенному свидетельству, от аборта, голова Роке Пинсона, также известного под прозвищем Хасинто-невидимка, 38 лет, производителя воздушных шариков, скончавшегося в один день с вышеупомянутой вследствие алкогольного отравления, голова Наталисио Руиса, секретаря подпольного движения имени 17 октября, 30 лет, скончавшегося, согласно приложенному свидетельству, от огнестрельной раны, нанесенной им собственноручно в область нёба по причинам несчастной любви, всего шесть и соответствующая квитанция, которую он подписал, борясь с тошнотой от запаха и ужаса и думая, мать моя Бендисьон Альварадо, да он чистый зверь, кто бы мог подумать, все эти томные повадки, этот цветок в петлице, он велел, не надо больше присылать мне мясо, Начо, я тебе верю на слово, на что Саенс де ла Барра ответил, это мужское дело, генерал, если вам слабо посмотреть правде в глаза, забирайте свое золото и расстанемся друзьями, вот ведь незадача, за такое – и за гораздо меньшее – он бы и собственную мать расстрелял, но тут прикусил язык, не кипятись, Начо, сказал он, продолжай исполнять свой долг, так что во дворец стали прибывать новые головы в зловещих сизалевых мешках вроде как с кокосами, и он, сдерживая тошноту, распоряжался унести их куда подальше и зачитать ему в подробностях свидетельства о смерти, подписывал квитанции и расписался уже за девятьсот восемнадцать голов своих самых ожесточенных противников к той ночи, когда ему приснился сон, в котором он наблюдал себя со стороны в виде животного с одним пальцем, и оно оставляло отпечатки этого самого пальца на равнине из незастывшего цемента, он просыпался от желчного привкуса во рту, отгонял утреннюю тревогу, пересчитывая головы в навозной куче кислых воспоминаний посреди коровника, и так глубоко погружался в раздумья, что путал жужжание у себя в ушах с гудением насекомых в гнилой траве, и думал, мать моя Бендисьон Альварадо, как получается, что их так много, а настоящих виновников до сих пор нет, но Саенс де ла Барра поставил ему на вид, что на каждые шесть голов приходится по шестьдесят новых врагов, а на каждые шестьдесят – по шестьсот, а потом шесть тысяч, а потом шесть миллионов, вся страна, хрен ли, мы так никогда не закончим, и Саенс де ла Барра невозмутимо ответил, спите спокойно, генерал, закончим, когда они закончатся, вот ведь зверюга. Он ни секунды не колебался, никогда не оставлял лазеек для иных решений, опирался на скрытую силу недреманного добермана, единственного свидетеля аудиенций, хотя поначалу он пытался воспротивиться, увидев, как Хосе Игнасио Саенс де ла Барра ведет на поводке тварь с натянутыми, словно струны, нервами, которая слушалась только незримых указаний самого пригожего, но и самого неприступного человека, какого когда-либо видели мои глаза, оставь собаку снаружи, велел он, но Саенс де ла Барра ответил: нет, генерал, нет такого места в мире, куда я могу войти, а Лорд Кехель не может, так что пес проследовал в зал и дремал у ног хозяина, пока они привычно пересчитывали отрубленные головы, но беспокойно подскакивал, когда подсчет шел не гладко, его женские глаза сбивали меня с мысли, меня бросало в дрожь от его человечьего дыхания, я видел, как он вдруг поднялся на ноги, морда его дымилась, а сам он клокотал, будто котелок, когда он в бешенстве стукнул кулаком по столу, обнаружив в мешке с головами одного из своих бывших ординарцев и, к тому же, многолетнего партнера по домино, на хрен все это, кончено, но Саенс де ла Барра всегда его переубеждал, не столько доводами, сколько обаятельной беспощадностью укротителя диких псов, он ругал себя за то, что подчиняется единственному человеку, посмевшему обращаться с ним, как с вассалом, наедине с собой восставал против гнета, решал стряхнуть с себя рабский дух, потихоньку заполонявший все пространство его власти, кончено, хватит, на хрен, говорил он, уж если на то пошло, Бендисьон Альварадо родила меня не выполнять приказы, а командовать, но вся ночная решимость улетучивалась в то мгновение, когда