– Ну, что я вам говорил? – торжествующе воскликнул Питер, наклоняясь к Теду. – Поглядите! – Он выпрямился и презрительно щелкнул пальцем. – Что ему костыли – тьфу!

Питер и Тед сели на поклажу, свесив ноги. К дому Теда вела узкая дорога, ветви деревьев, изгибаясь, цеплялись за плечи мужчин. Я сидел сзади, и те же ветки, распрямляясь, резко хлестали по мне. Я лег на спину и смотрел, как они раскачиваются надо мной. Тяжелое покачивание телеги и ее громкий скрип доставляли мне удовольствие. Через некоторое время лошади остановились, и я понял, что мы прибыли на место.

Дом был построен из горбылей, а щели между ними замазаны глиной. С одной стороны виднелась труба из коры, а рядом с ней проходил желоб из согнутого куска коры, по которому дождевая вода с крыши, тоже сделанной из коры, стекала в железный бак внизу.

Ни забор, ни сад не защищали дом от наступающего леса. Ветер клонил над ним тонкое молодое деревце, а перед парадной дверью, которой никто не пользовался, буйно разрослись папоротники.

Возле задней двери на поставленном вертикально бревне стоял старый эмалированный таз с разводами от мыльной пены. Вокруг было пыльно и грязно.

Четыре шкурки опоссумов, растянутые и прибитые к задней стене дома мехом внутрь, поблескивали в лучах заходящего солнца, на нижней ветке растущей неподалеку акации медленно покачивался холщовый мешок для мяса.

У двери в дом лежал ствол древовидного папоротника, служивший ступенькой, а рядом на двух колышках был прибит кусок железного обода, о который входившим полагалось счищать грязь с башмаков.

Позади дома, под навесом из коры, державшемся на четырех столбах, стояла бричка, на крыле которой висела упряжь.

Питер остановил лошадь возле навеса, и я выбрался из телеги. Двое детей наблюдали за мной, пока я поворачивался и вставал на костыли.

Один из малышей, мальчонка лет трех, был совсем голый. Питер сложил поводья и закинул их на спину Кейт, а потом посмотрел на него с довольной и полной любопытства улыбкой.

– Ты только посмотри на него! – воскликнул он, протянул грубую, мозолистую руку и погладил ребенка по спине. – Какой гладенький малыш, а?

Ребенок задумчиво смотрел на землю и сосал палец. Он замер, поддаваясь ласке Питера с некоторой опаской.

– Какой гладенький малыш! – Пальцы Питера гладили плечи ребенка едва ли не с удивлением.

Другому мальчику было лет пять. На нем были длинные бумажные чулки, но подвязки лопнули, и чулки висели у него над башмаками, словно оковы. Веревочные подтяжки поддерживали его не раз латанные штаны, а у рубашки без единой пуговицы был только один рукав. Не знавшие гребня волосы встали дыбом, как шерсть испуганной собаки.

Тед, распрягая лошадей, обошел головных, увидел сына, остановился и критически осмотрел его, а потом крикнул:

– А ну-ка подтяни носки! Подтяни, кому говорят! Питер решит, что я завел тут какую-то новую породу птиц.

Мальчик нагнулся и под пристальным взглядом Теда подтянул чулки.

– А теперь отведи Алана в дом, пока мы тут распрягаем лошадей. Скажи маме, мы подойдем через минуту.

Женщина, отвернувшаяся от очага при моем появлении, посмотрела на меня так, как будто сейчас завиляет хвостом. У нее было полное, располагающее к себе лицо; она торопливо подошла ко мне, вытирая мягкие, влажные руки о черный фартук, испачканный мукой.

– Ах, несчастный мой мальчик! – воскликнула она. – Ты, должно быть, калека из Тураллы? Тебе, наверное, надо присесть?

Окинув взглядом комнату, она прижала палец к полным губам и слегка нахмурилась.

– Так, вот тебе стул… Садись сюда. Я принесу подушечку под твою бедную спинку.

Она ухватила меня за локоть, чтобы помочь добраться до стула, и с такой силой приподняла его, что я едва не выронил костыль. Я пошатнулся, а она, вскрикнув от волнения и глядя на стул так, будто оценивала расстояние между мной и моим спасительным прибежищем, вцепилась мне в плечо обеими руками. Я с трудом добрался до стула, всей тяжестью налегая на тот костыль, которому она не мешала. Тем временем она держала мою вторую руку на весу. Я рухнул на стул, чувствуя себя растерянным и несчастным, всем сердцем желая снова оказаться среди мужчин, которые не обращали внимания на мои костыли.

Миссис Уилсон отошла и воззрилась на меня с удовлетворением, которое испытывает женщина, только что ощипавшая птицу.

– Ну вот! – радостно проговорила она. – Теперь тебе лучше?

Я пробормотал: «Да», – чувствуя невероятное облегчение оттого, что освободился от ее хватки, и с надеждой посмотрел на дверь, где вот-вот должны были появиться Питер и Тед.

Миссис Уилсон принялась расспрашивать меня о моей «ужасной болезни». Она хотела знать, болит ли у меня нога, болит ли у меня спина, натирает ли мать меня жиром варана.

– Этот жир так прекрасно впитывается, что проникает даже сквозь стенки бутылки, – важно сообщила она.

По ее мнению, у меня в организме скопилась кислота, а значит, мне всегда нужно иметь при себе картофелину.

– Пока она высыхает, она вытягивает из тебя всю кислоту, – объяснила она.

Ей вдруг пришло в голову, что я могу упасть, и она стала уговаривать меня не волноваться на этот счет, потому что у Теда есть бричка. Потом она сняла с двух железных прутов над огнем кастрюлю, в которой варилась баранина, понюхала ее и пожаловалась, как трудно сохранить мясо свежим в буше.

После того как она забыла о моих костылях и стала рассказывать о собственных болезнях, она начала мне нравиться. Во время разговора она суетилась на кухне: выложила дымящуюся баранину на большое блюдо на столе и принялась мять картофель, который достала из другой кастрюли. Затем, с трудом выпрямившись, словно это причинило ей боль, она сообщила мне с таинственным видом, как бы делясь со мной секретом, что не доживет до старости.

Я с интересом спросил, почему, и она мрачно ответила, что все ее органы поменялись местами.

– У меня больше никогда не будет детей, – сказала она, а потом, после секундной паузы, добавила: – Слава богу!

Она вздохнула и задумчиво посмотрела на мальчика в чулках, который слушал нас.

– Сбегай, принеси штаны и рубашку Джорджа, – вдруг сказала она. – Они наверняка уже высохли. Не хочу, чтобы он подхватил простуду и умер.

Через секунду мальчик, которого звали Фрэнк, принес одежду, висевшую где-то на ветке за домом, и миссис Уилсон одела Джорджи, который все это время серьезно поглядывал на меня.

Наконец мать одернула на малыше рубашку и отпустила его, велев:

– Смотри, скажи мне, когда надумаешь куда-нибудь идти. Только попробуй уйти без спроса, вот я тебе задам!

Джорджи продолжал молча смотреть на меня.

В дом вошли Тед с Питером, и Тед хлопнул миссис Уилсон по спине с такой силой, что я всерьез испугался за ее сместившиеся органы.