Над лагерем, на вершине холма, подпиравшего небо, озарялись солнцем верхушки деревьев, к которым снизу тонкой струйкой тянулся синеватый дым.

Дорога огибала холм и выводила прямо на поляну, вокруг которой в беспорядке были навалены срубленные верхушки деревьев.

В центре поляны стояли две палатки, перед ними полыхал костер. На треножнике над огнем висели закопченные котелки; к ним шли четверо мужчин, поднимаясь по склону от того места, где они обрабатывали поваленное дерево. Упряжка волов отдыхала у штабеля распиленных стволов; погонщик сидел тут же возле телеги на ящике с провизией. Было время обеда.

Питер рассказывал мне о здешних людях. Ему нравился Тед Уилсон, человек с сутулой спиной, редкими, пропитанными табаком усами и веселыми синими глазами, окруженными сеткой морщин. Тед построил избу примерно в полумиле от лагеря и жил там вместе с миссис Уилсон и тремя их детишками.

Мнение Питера о миссис Уилсон было двояким. Он считал ее хорошей стряпухой, но презирал за привычку «выть по покойникам».

– А еще она не переносит вида крови, – добавил он.

Однажды ночью ее, судя по всему, укусил комар, и на подушке остался кровавый след величиной с монету в два шиллинга.

– Она так вопила, – рассказывал Питер, – как будто у нее в спальне разделали овцу.

Тед Уилсон работал с тремя другими людьми, ночевавшими в лагере. Одного из них звали Стюарт Прескотт. Это был парень лет двадцати двух, с волнистыми волосами, и по выходным он носил тупоносые сапоги цвета бычьей крови и жилет из узорчатого хакабака[9] с круглыми, похожими на камешки красными пуговицами. Он пел «Не продавайте матушкин портрет» гундосым голосом, аккомпанируя себе на гармони. Питер считал его превосходным певцом, но говорил, что «в лошадях он ни черта не смыслит».

Из-за щегольской одежды Стюарт Прескотт получил прозвище Принц, которое приклеилось к нему, и постепенно все стали называть его только так.

Одно время он работал в буше недалеко от нашего дома и часто проезжал мимо наших ворот по дороге на танцы в Туралле. Отец как-то ездил с ним вместе в Балунгу и, вернувшись, сказал мне:

– Ясно, что парень не умеет ездить верхом: каждый раз, как спешится, первым делом берется волосы себе причесывать.

Принц постоянно твердил о том, что надо ехать в Квинсленд.

– Там водятся денежки, – говорил он. – В Квинсленде много земли расчистили.

– Верно, – соглашался отец. – Кидман много расчищает, не скупится. Он тебе даст участок в шесть футов после того, как проработаешь на него сорок лет. Напиши ему и попроси работу.

Артур Робинс, погонщик волов, был родом из Квинсленда. Когда Питер спросил его, почему он уехал из этого штата, тот ответил: «Там живет моя жена». Питера подобное объяснение вполне удовлетворило. А когда Питер попросил его рассказать о Квинсленде, Робинс был немногословен: «Чертовски скверное место, но туда все же хочется вернуться».

Это был человек невысокого роста с жесткими как проволока усами, над которыми вздымался открытый всем ветрам нос, беззащитный, красный, весь рябой. Отец, знавший Артура, как-то сказал мне, что нос, видно, испортился еще до того, как к нему приделали Артура.

Питеру Артур напоминал вомбата.

– Стоит его увидеть, сразу хочется спрятать картошку, – сказал он мне.

Артур терпеливо сносил ядовитые замечания по поводу собственной внешности, но приходил в ярость, когда кто-то дурно отзывался о его волах. Однажды в Туралле он подрался с приятелем в пабе и, объясняя бармену причину драки, сказал: «Плевать я хотел на то, что он говорит обо мне, но я никому не позволю оскорблять моих волов».

Это был проворный, живой человек, любивший посокрушаться о том, как «тяжела жизнь». Обычно он сетовал на жизнь после обеда, когда приходило время снова приниматься за работу, или покидая пивную и отправляясь домой. Нельзя сказать, чтобы он жаловался, просто за этими его словами скрывалась какая-то безграничная усталость, дававшая о себе знать в минуты возвращения к работе.

Когда Питер остановил лошадей возле палаток, лесорубы уже наполнили кружки черным чаем из котелков над огнем.

– Как дела, Тед? – крикнул Питер, соскочив с телеги. И не дожидаясь ответа, продолжил: – Ты слышал, что я продал гнедую кобылу?

Тед Уилсон подошел к бревну с кружкой чая в одной руке и завернутым в газету обедом в другой.

– Нет, не слышал.

– Ее купил Барри. Я дал ему ее испытать. Ноги ее не подведут.

– Я тоже так думаю, – заметил Тед. – Хорошая кобыла.

– Лучше у меня не было. Она отвезет пьяного домой и всегда будет придерживаться правильной стороны дороги.

Артур Робинс, присоединившийся к разговору, когда мы приехали, пожал плечами и заметил:

– Ну вот, опять он за свое. Сейчас возьмется рассказывать, как растил эту кобылу.

Питер дружелюбно посмотрел на него.

– Как делишки, Артур? Уже все погрузил?

– Конечно. Работаю не покладая рук, не отлыниваю. Вот думаю обзавестись упряжкой и бросить работу.

– Так и умрешь в ярме, – добродушно съязвил Питер.

Я задержался на телеге в поисках своей кружки, а когда выбрался из нее и вслед за Питером приблизился к беседовавшим, почувствовал на себе их полные изумления взгляды.

Впервые в жизни я вдруг ясно осознал, насколько отличаюсь от них. Это чувство меня поразило, и я страшно смутился. Потом меня охватил гнев, и я, быстро и уверенно передвигая костыли, подошел к ним.

– Кто это с тобой? – удивленно спросил Тед, поднимаясь на ноги и с любопытством разглядывая меня.

– Это мой приятель, Алан Маршалл, – сообщил Питер. – Иди сюда, Алан. Сейчас разживемся харчами у этих парней.

– День добрый, Алан, – сказал Принц Прескотт, довольный тем, что знает меня. Он повернулся к остальным, горя желанием объяснить наличие у меня костылей. – У этого паренька детский паралич. Он был совсем плох. Говорят, он больше никогда не сможет ходить.

Питер в ярости накинулся на него.

– Что ты несешь? – вскричал он. – Ты что, спятил?

Принца ошеломил этот всплеск гнева. Остальные удивленно уставились на Питера.

– Что я такого сказал? – пробормотал Принц, обращаясь к товарищам.

Питер фыркнул. Он взял мою кружку и налил в нее чаю.

– Ничего, – сказал он, – но чтоб больше я этого не слышал.

– У тебя нога больная, да? – спросил Тед Уилсон, стараясь разрядить накалившуюся атмосферу. – Бабки подкачали, а? – Он улыбнулся мне, а после его слов улыбнулись и другие.

– Я вам говорю, – сурово сказал Питер, выпрямившись с моей кружкой в руке, – если стойкостью этого мальчугана подбить башмаки, им износа не будет целую вечность.