и человек, что по соседству жил, побежал к нему через задний двор и сломал дверь, и другие еще прибежали. Так вот, говорил он мне, что в жизни своей он такой страшной вонью не дышал… запах такой на кухне был. И вроде бы Бакстер чего-то там кипятил в горшке и опрокинул его себе на ногу. И лежал он на полу и пытался не кричать, но это было ему не под силу, и, когда увидел он, что люди вошли… и в каком же он был состоянии, что же он кричал, как язык его не покрылся волдырями хуже, чем нога, – да и понятно. Ну и подняли они его, посадили на стул и побежали за доктором, а один из них поднял горшок, так Бакстер как закричит, чтобы не трогали его. Тогда он и не стал его трогать, но увидел, что в горшке несколько старых коричневых костей. Потом говорят ему: «Скоро доктор Лоренс придет, мистер Бакстер, он вас вылечит». И тогда он снова разозлился. В комнату-то надо ему идти, и доктора он не впустит – не дай Бог, увидит, какой у него беспорядок… надо все это чем-нибудь накрыть… чем угодно… хоть скатерть принести из гостиной; так они и сделали. Но, должно быть, в этом горшке что-то ядовитое было, потому как Бакстер лишь через два месяца встал на ноги. Простите, мастер Генри, вы что-то сказать хотите?

– Да, хочу, – подтвердил сквайр. – Я вот все гадаю, почему ты мне раньше об этом не рассказывал. Правда, сказать я хотел, что старик Лоренс говорил мне, что оказывал помощь Бакстеру. Странным субъектом его назвал. Однажды Лоренс был у него в спальне и увидел там черную бархатную маску. Он ее в шутку надел и пошел к зеркалу. Но посмотреть на себя ему не удалось, потому что старый Бакстер заорал с кровати: «Снимите ее сейчас же, дурак! Вы что, жаждете посмотреть сквозь глаза мертвеца?» И он так испугался, что снял ее, а потом спросил Бакстера, что тот имеет в виду. А Бакстер настоял на том, чтобы он ее убрал, и утверждал, что человек, у которого он ее купил, уже умер и еще какую-то чепуху вроде этой. Но Лоренс уверял, что он почувствовал, что маска сделана из кожи с черепа. На распродаже бакстеровских вещей он приобрел перегонный аппарат, но воспользоваться им не смог – испорчен был, как он его ни чинил. Но продолжай, Паттен.

– Хорошо, мастер Генри, да я уже почти и кончил, и поздно… что там другие-то слуги подумают? Так вот, эта история с ошпариванием произошла за несколько лет до того, как мистер Бакстер умер, и он выздоровел и вновь принялся за свое. Одним из последнего, что он сделал, был этот бинокль, который вы вчера достали. Корпус-то к нему он давно смастерил и стекла добыл, но для того, чтобы его доделать, надо было что-то еще, не знаю что именно, но как-то раз взял я корпус и говорю: «Почему вы его не доделаете, мистер Бакстер?»

А он в ответ: «Когда я его сделаю, вы узнаете, да, да; такого бинокля ни у кого не будет, когда я его заполню и запечатаю», тут он замолк, а я говорю: «Вы так говорите, мистер Бакстер, будто это бутылки с вином „заполню и запечатаю“… зачем это надо делать?»

«Я сказал „заполню и запечатаю“?» – переспрашивает. Просто я сам с собой разговариваю».

И вот пришло то же время года, и стоял хороший вечер, и я проходил мимо его магазина, когда домой возвращался, а он стоял на крыльце, довольный такой, и говорит: «Все в порядке и отлично – я закончил лучшую свою работу и завтра пойду с ним погулять».

«Что закончили? Бинокль? – спрашиваю. – Можно на него поглядеть?»

«Нет, нет, – не разрешил он. – Я его положил на ночь в кровать, и если покажу его вам, то придется вам отвечать за подсматривание, вот так-то».

И это были последние слова, что я от него слышал, джентльмены.

Это было 17 июня, а через неделю странная штука приключилась, из-за которой нас потом на следствии «душевнобольными» объявили, потому что те, кто с Бакстером по работе сталкивались, и не подозревали, чем он на самом деле занимался. Но Джордж Уильямс, который по соседству жил да и сейчас живет, проснулся ночью оттого, что во дворе мистера Бакстера что-то грохотало и шумело, и он вылез из кровати и подошел к окну, чтобы посмотреть, может, какие-нибудь грубые покупатели пришли. И ночь стояла светлая, и он увидел, что никого там нет. Он все стоял и слушал, и услышал он, как мистер Бакстер спускается по своей лестнице в доме очень медленно, шаг за шагом, будто его кто-то толкал, или тянул, или держал. Потом он услышал, как дверь отворилась, и мистер Бакстер вышел наружу, одетый, как обычно, вытянув руки по швам. И он разговаривал сам с собой и мотал головой из стороны в сторону, и так он шел, будто его кто-то заставляет так идти.

Джордж Уильямс открыл окно и услышал, как тот говорит: «Смилуйтесь, джентльмены!», и вдруг он заткнулся так внезапно, будто кто-то ему рот закрыл, и мистер Бакстер откинул назад голову так, что шляпа у него с головы слетела. И такое у него было жалкое лицо, что Уильямс не выдержал и окликнул его: «Эй, мистер Бакстер, вам плохо?» – и хотел предложить ему позвать доктора Лоренса, но только тот ответил: «Лучше занимайтесь своим делом. Закройте окно».

Но голос его звучал так хрипло и слабо, что он был не уверен, что это вообще Бакстер говорил. И так как на улице никого больше не было, Уильямс обиделся на него за такие слова и отпрянул от окна, пошел и сел на кровать. И услышал, как мистер Бакстер пошел вверх по дороге, и через минуту или две он не выдержал и снова выглянул наружу и увидел, как тот идет все так же странно. И еще он помнит, что мистер Бакстер так и не остановился, чтобы шляпу свою поднять, а она все равно была у него на голове. И, мастер Генри, больше мистера Бакстера никто не видел, кажется, неделю, а может, и больше. Многие говорили, что он уехал по делу или сбежал, потому что попал в какую-нибудь переделку; но его повсюду знали, и ни на вокзале, ни в других местах его не встречали, а потом стали пруды осматривать, но ничего не нашли, и в