Шрифт:
Закладка:
Директор качает головой, но ничего не комментирует. Ему хочется поддержать друга и положить ему руку на плечо, но он этого не делает: чувствует, что это будет неправильно.
– Слышал как-то, что те, кто не испытывают жалости и сострадания, могут оказаться психопатами. Вроде как, было такое исследование, даже не одно. – Еще один окурок выстреливает в темноту и тухнет где-то в ее недрах. – Уже и не скажу, где и когда я это слышал, но хорошо запомнил. Врезалось в память. Поговорить об этом я ни с кем, разумеется, не решался. Да и с кем? Любой, кому я сказал бы об этом, сообщил бы, куда следует. И подтвержденное психическое расстройство поставило бы точку в моей карьере. Я был бы обречен влачить жалкое существование и вечно выворачиваться наизнанку в кабинете врача, чтобы доказать наличие отсутствующих у меня чувств. По крайней мере, так я это видел. Я этого не хотел. Рассудок подсказывал, что это глупо, и я оставлял свои догадки при себе. При всей пропагандируемой гласности о таком не стоит говорить, если не хочешь последствий. Заявлять о чем-то подобном могут только те, у кого точно нет такой патологии. – Майор усмехается. – Я нашел книжку, в которой об этом говорилось. Расплывчато и немного, но я тогда уверенно причислил себя к психопатам. Рассудил логически и решил, что в армии от такого, как я, может быть польза. Особенно, если отправят в зону боевых действий.
Директор смотрит на него с недоверчиво распахнутыми глазами. Ему очень трудно поверить в эту историю, но по тону Майора становится понятно: в этом рассказе нет ни слова лжи.
– Я тщательно готовился. Смотрел фильмы, анализировал нужные типажи людей и персонажей, подготавливал себя ко всевозможным тестам. В армию я действительно попал и даже отправки в зону боевых действий добился. Не буду рассказывать, как: это долго и скучно. Лучше скажу, что, попав туда, я твердо знал, что меня не испугает смерть врага. И что рука не дрогнет, тоже знал. Представь себе: при этом я спокойно спал по ночам. Враги даже не были для меня людьми, я видел их… как объекты, как цели, которые нужно устранить. И я устранял. Ни кошмары, ни совесть – ничего меня не мучило. Я убедился, что был прав на свой счет, и обрадовался, что нашел себе самое верное применение.
Директор поджимает губы. Ему становится неуютно и хочется уйти, но он заставляет себя остаться.
– Знаешь, когда я понял, что ошибся? – Майор прикрывает глаза и напрягается, чтобы унять дрожь. – Когда принял командование.
– Послушай, не обязательно про это… – шепчет директор.
Майор на его милосердие не реагирует.
– Мой холодный рассудок предопределил мою карьеру, и я начал по ней подниматься. – Он качает головой и невесело посмеивается. – Иронично, правда? Я никогда не боялся собственной смерти и был готов к ней в любой момент. А судьба распорядилась так, чтобы я отсылал к ней в лапы других. Они уходили, и некоторые из них не возвращались. А я знал этих людей, многих из них считал своими друзьями… – Майор сжимает кулак и мрачнеет еще сильнее. – Когда принесли первые несколько тел, и я посмотрел на них, во мне как будто что-то сломалось. Не знаю, как мне удалось не потерять лицо прямо там, при своих бойцах. Я позволил себе это, только когда остался один и удостоверился, что никто не придет. Лучше не буду рассказывать, как я себя повел: потеряешь ко мне всякое уважение.
Он делает паузу, раздумывает, не закурить ли снова, но сигарету не достает.
– Я понять не мог, почему то, из-за отсутствия чего я причислил себя к психопатам, вдруг проявилось именно в ту минуту. Почему не до этого… почему их не было никогда прежде до этого? Ведь люди и раньше гибли – в том числе те, кого я знал. Но потом я понял: никогда никто не умирал из-за меня. Прежде я был таким же, как эти парни, и смерть могла зацепить меня так же, как и их. Просто мне везло, а кому-то нет. Я считал, что дело в этом, и жил спокойно. Но когда я принял командование, начался мой личный ад. После этого я жалел обо всем: о своих выводах, о своем выборе, о своих решениях. Жалел, что посчитал себя психопатом и что в итоге им не оказался. Или перестал им быть. Ну а потом…
Он обрывается и качает головой.
Одна рука машинально ложится на ногу, вторая перемещается на живот – на призраки ранений, которые могут горестно завопить даже от простых слов.
– Не надо, – умоляет директор, прекрасно понимая, к какой части истории он подбирается. – Не хочу слушать.
Майор мучительно усмехается и вопрошающе кивает, переводя взгляд на старика.
– Серьезно? Не думал, что ты такое скажешь. У вас, вроде, не принято.
– Много ты понимаешь, – устало бросает директор. – Послушай, ты не психопат, – качает головой он. – И не был им никогда. Тебе не обязательно винить себя в каждой смерти, чтобы доказать это. Ты уже все доказал, я не раз это видел. Совести у тебя побольше, чем у многих. Прими это, пожалуйста, как данность. Если хочешь, это приказ.
Майор прерывисто вздыхает.
– Есть… – надтреснуто отвечает он.
Директор опирается на его плечо и помогает себе подняться. Суставы хрустят, нехотя принимая новое положение, и старик морщится. Майор подскакивает и готовится помогать ему сохранить равновесие, но это не требуется.
– Нужно заканчивать эти разговоры. От такого у кого хочешь душа разболится. Я, видно, очень неосторожно выражался, раз ты решил мне так знатно отомстить.
Майор качает головой.
– У меня и в мыслях не было мстить. Я…
– … просто грамотно поставил меня на место, – перебивает директор. – Я понял и уяснил. Был неправ, друг, прости. И спасибо тебе за участие. – Он примирительно улыбается и твердо говорит: – До комнаты сам дойду, не провожай. Лучше спустись по этой лестнице.
– Это еще зачем? – готовится протестовать Майор.
– Окурки свой подберешь, – ворчит директор.
Больше ничего он не говорит. Ему тяжело дается каждый шаг, Майор это видит. Понимает он и то, что директор храбрится, чтобы дать ему надежду. Был бы один, шел бы, опираясь на стены.
Майор