я: что-то не свечусь от счастья. Наоборот, меня так и подмывает спросить «чего тебе надо?» или сказать еще что-нибудь неоправданно грубое. Чтобы так не делать, приходится прикладывать усилия, что меня не на шутку удивляет. Вроде как, такое поведение в этой школе во мне провоцирует только Майор, а Пудель… Он хороший парень, но воспоминания о нем у меня сейчас сплошь неприятные.

– Ты прости, что я… тебя почти не навещал, – насилу говорю я. – Я приходил… в самом начале, но потом не был уверен, что это хорошая идея.

Слова идут нехотя, будто к каждому привязан пудовый якорь.

– Да не бери в голову, – качает головой Пудель. Я уже раздумываю, как его отвадить, чтобы он не пытался к нам подсесть, и только теперь замечаю, что у Пуделя нет подноса, зато есть рюкзак. Похоже, подсаживаться он не собирается.

– Возвращаешься к соседям? – спрашиваю, кивая на лямку рюкзака, которую он в этот самый момент поправляет. Пудель качает головой (как по мне, немного нервно) и призывно на меня смотрит.

– Нет… не совсем… – отвечает он.

– А куда тогда с рюкзаком?

Он воровато оглядывается и понижает голос до шепота, который почти не слышно за гулом столовой, но я умудряюсь разобрать:

– Можем поговорить?

– А вы разве уже не говорите? – вмешивается Старшая. Не знаю, передалось ей мое настроение, или у нее к Пуделю свои предубеждения, но в ней недовольства его присутствием не меньше, чем во мне.

Пудель тушуется и отводит взгляд. Мне невольно становится его жалко, я вспоминаю, что в день моего появления здесь я только благодаря ему перестал чувствовать себя призраком. А теперь благодаря ему же могу начать чувствовать себя последней скотиной.

– Ладно, давай поговорим, – вздыхаю я. – Ты ведь хочешь говорить не здесь, да? – Дожидаюсь от него кивка и встаю, глядя на Старшую. – Придержишь мне местечко? Я скоро.

Она пару секунд борется с собой, затем все же ловит меня за рукав толстовки.

– Плохая идея, – шепчет она.

– Знаю. Но так правильно.

Мягко высвобождаюсь из ее хватки и оставляю ее наедине с нашими подносами.

Пудель уводит меня чуть дальше от входа в столовую – выцветшего синего дома со старым дымоходом – и озирается по сторонам.

– Чего ты хотел? Только быстро, – прошу я. – А то мы там тоже, вроде как, важные вещи обсуждали.

Пудель многозначительно на меня смотрит и кивает.

– Слушай, я знаю, в день нашего знакомства все вышло… очень странно. Для тебя, наверное, вообще безумно.

– Еще как! – соглашаюсь. – Это слово лучше всего описывает то, что произошло.

– Понимаю. Об этом я и хотел с тобой поговорить.

– О безумии?

– Да. – Голос Пуделя начинает походить на шепот заговорщика. – Потому что безумно само это место.

Пару секунд перевариваю эти слова, затем невольно морщусь и отступаю от него на шаг, как будто он может чем-то меня заразить. Пока ума не приложу, чем именно, но предчувствие слишком явное, так что я ему повинуюсь. Пудель будто не замечает моей реакции и продолжает:

– Я пытался уйти отсюда через болото, но болотница, похоже, может только сама позвать.

– Или она просто сказка, – бурчу себе под нос. Пудель моей реплики даже не замечает.

– Есть еще Холод, но он тоже забирает по собственной воле, и не каждого, а только определенных. Его надо ждать. Я думал, выхода вообще нет, но недавно ночью Майор пытался меня задушить, а у него ничего не получалось! Всю ночь душил, а утром – как будто ничего не происходило, понимаешь? Никаких следов.

От того, что я слышу, начинает неприятно зудеть кожа.

– Эй, погоди… притормози, – вымученно прошу я и потираю переносицу. – Что-что делал Майор?

– Пытался меня убить. Душил подушкой.

– Всю ночь, – уточняю я, повторяя его бред. Скрыть свой скептический настрой даже не пытаюсь, все равно будет без толку. – И никаких последствий.

Пудель экспрессивно кивает.

– Ты хочешь сказать, что это было на самом деле? – щурюсь я, давая ему еще одну попытку одуматься. Но он опять кивает, да так сильно, что мне почти слышен хруст позвонков. – А теперь ты стоишь передо мной здесь… живой. Я правильно тебя понял?

Снова кивок.

– Ясно, – тяну, задумчиво поджимая губы.

Майор, конечно, тот еще солдафон, и садистские замашки с его стороны меня бы почти не удивили, так что с натяжкой в его амплуа маньяка-душителя я бы даже мог поверить. Но в то, что у человека его комплекции в течение целой ночи не получилось убить такого задохлика, как Пудель, не поверю при всем желании! Майор может переломить ему шею голыми руками, и уйдет у него на это явно не больше минуты.

Трясу головой, пытаясь сбросить с себя то, что услышал.

– Так… знаешь, я хорошо к тебе отношусь, поэтому скажу честно. Это самый большой бред, который я когда-либо слышал.

Глаза Пуделя начинают блестеть болезненной бодростью, и мне это совсем не нравится. Невольно делаю еще шаг назад и чуть приподнимаю руки, как будто это сможет успокоить парня в случае чего. Он, в свою очередь, копирует мой жест, словно для него безумец – я. Интонации его становятся осторожными, но тревожно заискивающими, и у меня вырабатывается стойкое чувство, что, если я не соглашусь с его бредом в конце разговора, он вытащит перочинный ножик и всадит его мне в живот.

– Нет, нет, ты все не так понял! – тараторит Пудель. – Я знаю, что ты думаешь. Я сам думал, что это сон, я правда в начале так думал. Но потом понял, что мне не привиделось, понимаешь? Что это все произошло на самом деле.

Прерывисто вздыхаю, стараюсь сохранять самообладание.

– Ладно. Допустим, все было на самом деле, и Майор пытался, но не смог тебя убить. Тебе этот сюжет самому как? Кажется правдоподобным?

– Я понимаю, что ты не веришь, – снисходительно отвечает Пудель. – И никто бы не поверил. Да и я бы не стал объяснять. Но ты проявил ко мне участие, на которое больше никто не решился бы, поэтому я считаю своим долгом рассказать тебе, как обстоят дела.

Вот тебе и подарочек от судьбы, ничего не скажешь! Спасешь психа, и он придет убеждать тебя в своем безумии. Наверное, поэтому многие психиатры – пьющие. Чтобы, если уж умом тронуться, горячка была не чужая, а своя собственная.

Прочищаю горло. В глаза Пуделя, роняющие меня в бездну ноющей мольбы, стараюсь не смотреть – неприятно.

– Спасибо, конечно, но мне и так неплохо, – бурчу в ответ на его щедрость.

Пудель мутнеет. Не только глазами, а весь, целиком.