что я еле-еле касаюсь ее губ, отстраняюсь почти тут же и готовлюсь получить пощечину. Но Старшая не спешит так реагировать. Вид у нее растерянный и ошеломленный.

– Я думал, ты мне врежешь, – честно говорю я, когда пауза непростительно затягивается.

Старшая смущается, заставляет меня выпустить ее руку и старается погасить сияние глаз. Затем тянется к моим волосам и неловко их взъерошивает. Похоже, набор нежных жестов у нее скудный и в основном применяется к младшеклассникам, но я ценю и это.

– Врезала бы, если б ты извинился, – бурчит она.

– Кажется, мне повезло, что это не самая сильная моя черта.

– Иди уже спать, напарник, – хихикает Старшая.

Я не спешу подчиняться и сначала провожаю ее до двери в комнату.

– Тебя назад-то пустят? – спрашиваю. – Может, у нас переночуешь? У нас кровати свободные есть…

Обрываюсь на полуслове: осознаю, как нелепо звучит мое предложение вслух, хотя в голове оно казалось жестом галантности.

Старшая прыскает со смеху.

– Тогда мне придется насовсем у вас селиться.

Мы оба слегка теряемся и отводим взгляды.

– Нормально все будет, – заверяет меня Старшая и проводит рукой по моему плечу. Похоже, она сама не определилась, что этот жест должен был значить, поэтому я в ответ на него только неловко киваю.

– Иди, – говорит Старшая. – Увидимся… скоро.

Я снова киваю и нехотя пячусь. Мои страхи безумия развеялись, как дым, и мне так жарко, что я твердо уверен: сегодня, если Холод реально вздумает явиться еще раз, он растает, если меня коснется.

Глава 24. О выборе сумасшедших, человеческой дороге и правоте Майора

СПАСАТЕЛЬ

Муравейник столовой гудит и копошится. Вокруг прилавка водят хороводы потертые, посеревшие и пожелтевшие от времени подносы с бессмертными тарелками, окаймленными старомодным синим узором.

Мы с Сухарем и Далай-Ламой дожидаемся возможности освободиться от цепи учеников и удаляемся к секции столов для старшеклассников. На полпути к нашему обычному месту я замечаю Старшую. Мы редко появляемся в столовой в одно время, но сегодня она здесь – как нарочно. Смотрит она на меня недоверчиво, будто пытается понять, буду ли я открещиваться от поведения, которое продемонстрировал ночью в коридоре. Ей почему-то кажется, что буду, я это по взгляду вижу.

– Ребят, вы же не против посидеть вдвоем? – говорю на ходу соседям.

Они прослеживают за моим взглядом и улыбаются.

– Значит, после вашего вчерашнего рандеву вы, вроде как, вместе? – буднично уточняет Далай-Лама.

– Понятия не имею, но пока она меня не отшила, буду считать так.

Я уже решительно двигаюсь в сторону стола Старшей. Сидит она одна, никто не спешит к ней подсаживаться. Серпентарий ее соседок нарочно уселся в отдалении, но так, чтобы прекрасно видеть ее одиночество. Им доставляет удовольствие каждый взгляд на зависшую над тарелкой с рисом и сухой котлетой вилку Старшей, ее напряженные следящие за мной глаза и ее беззащитность – пусть и воинственная.

Быстро подхожу к столу, нарочно сажусь так, чтобы загородить Старшую своей спиной от ее соседок, и водружаю на стол поднос. На моей тарелке две надутые сосиски и слегка разваренные макароны с оторванной от сердца столовой ложкой зеленого горошка. В граненом стакане – мутный компот с плавающими ошметками сухофруктов.

– Я думала, ты с соседями сидишь, – бурчит Старшая, делая вид, что с интересом изучает мой обед.

– И тебе приятного аппетита, – улыбаюсь. – Обычно все с соседями и сидят, но я, как видишь, не один такой уникальный. – Небрежно киваю назад и усмехаюсь. – А говорила, что все нормально будет. Они тебе бойкот объявили?

Старшая берет с подноса стакан остывшего слабого чая и отпивает.

– Они давно его объявили, просто только теперь продемонстрировали явно. Мне так даже легче, – она пожимает плечами, – можно перестать пробовать вести светские беседы и притворяться, что мы дружная комната.

Хмурюсь.

– Слушай, а они не могут… ну не знаю… вещи твои порвать или еще что-то такое сделать? Не будут тебе вредить?

Старшая расплывается в улыбке.

– У них руки чешутся, но кишка тонка, – шепчет она. – А ты всегда такой заботливый после того, как целуешь девушку в порыве безумия?

– Во-первых, это было не безумие, а во-вторых, нет. Просто ты вынуждаешь задумываться, не захочет ли кто тебя прирезать, пока напарника нет рядом. Характер у тебя…

– Какой? – щурится Старшая.

– Многогранный, – цежу я, глядя на нее с назидательностью. – Я не устану предлагать: хочешь, переезжай к нам. У нас есть свободные кровати. Или, если хочешь, переселимся на пятый? Там, говорят, есть вечно свободная комната.

Старшая успевает вовремя выплюнуть обратно в стакан чай, которым чуть не давится.

– Ты поиздеваться пришел? – шипит она.

– А что? Отлично подходит для наших с тобой расследований.

– Во-первых, болотницы нет, это миф, а комната на пятом этаже – это просто комната, ничего в ней особенного. Во-вторых, не расследований, а дежурств, – качает головой Старшая. – И вообще, я только вчера сказала, что мы будем ходить вместе, а уже успела об этом пожалеть. Если для тебя это все шутки…

Я отклоняюсь и приподнимаю руки.

– Ладно, прости. Не шутки. Просто я за тебя волнуюсь, а я дурной, когда нервничаю.

– Только когда нервничаешь? – хмыкает Старшая, но довольство в глазах ее выдает. Только она скорее удавится, чем покажет, что ей приятна забота.

Посреди разговора надо мной нависает чья-то худощавая тень с очень пышной шевелюрой. Я рассеянно поворачиваюсь и натыкаюсь взглядом… на Пуделя.

– Привет, – стеснительно улыбается он. Переводит взгляд на Старшую, здоровается с ней вежливым кивком, но тут же снова обращается ко мне: – Извини, что отвлекаю… я тут поузнавал, тебя теперь Спасателем зовут, так?

– Привет, – выдавливаю из себя. – Да, так прозвали.

Ерзаю на своем месте и поджимаю губы. Натянуть улыбку не получается: знаю, что она будет больше напоминать судорогу, поэтому стараюсь остаться хотя бы нейтральным. Впрочем, Пуделю тоже плохо удается непринужденность: он так нетерпеливо перекатывается с пятки на мысок и чего-то выжидает, что у меня самого внутри начинает жужжать невидимый подгоняющий моторчик. Есть такие люди, которые разводят вокруг себя суету, ничего при этом толком не делая. Не думал, что этот парень из таких, но…

– Рад снова познакомиться, – говорит Пудель и протягивает мне свою тощую руку. Прежде, чем ее пожать, я переглядываюсь со Старшей, взгляд которой снова делается напряженным.

Ответить Пуделю взаимностью у меня не получается, потому что я вдруг отмечаю, что мне неприятно его видеть. А я ведь так пытался его спасти! Никогда бы не подумал, что окажусь не рад видеть его живым. Но вот он