Египетскую; не меньшие смуты произвел и Мелетий Фиваидский; он, по словам Феодорита, в нач. IV века «наделал шуму и смятения во всей Фиваиде и в пограничном с ней Египте». Феодорит не удовлетворяется тем, что в слишком преувеличенных чертах изображает Мелетианский раскол начала ІV-го века, он утверждает, что раскол этот продолжался до времен самого Феодорита и вызвал новые заблуждения. «Следы Мелетиева безумия сохранились и до настоящего времени», пишет Феодорит: по крайней мере в тех странах есть какие-то общества монахов, которые «не слушают здравого учения» (1, 9 (8)). Очевидно Александрия и церковь Египетская рисуются каким-то очагом, где с легкостью и быстротой зарождаются и спеют самые вредные заблуждения. В этом отношении Египет и Александрия много ниже Антиохийского церковного округа, где всегда хранилась вера христианская в народе с большею твёрдостью; а если и были здесь волнения и беспорядки, то их, как дает разуметь Феодорит, вносили посторонние лица, в роде Западного пришельца Павлина и различных проходимцев насильственно занимавших Антиохийскую кафедру (I, 22 (21); II, 9 (7)) и т. д.[229]. Желание историка поставить Антиохийскую церковь — в широком смысле этого слова, выше Александрийской проглядывает и в других фактах, встречающихся в рассматриваемой истории. Едва ли случайно в рассказах о кознях ариан против православных епископов Евстафий занимает первое место по сравнению с Афанасием; последний назван «другим столпом (αλχον πυργον) благочестия» (I, 25 (24)), если только здесь не хронологическое исчисление исторических происшествий. Но едва ли чем можно объяснить то обстоятельство, что при исчислении преемств епископов в важнейших церквах Феодорит о епископах Антиохийских говорит прямо после Римских (I, 3(2)). Заключительная глава истории Феодорита, где списки епископов важнейших церквей идут в таком порядке: Римские, Антиохийские, Александрийские — есть явное доказательство желания историка поднять церковно-историческое значение Антиохии на счет Александрии. — Несомненно, Феодорит писал свою историю во время развития монофизитства (V, 3) — этого Египетского нарождения: Диоскор был архиепископ Александрийский. Историк, уже не мало потерпевший от первоначальных монофизитов и убежденный, что его страдания в этом случае не кончились, очень естественно, мог прийти к мысли написать такую историю, которая служила бы некоторого рода обвинительным актом против той церкви, из которой вышли Арий, Мелетианский раскол, Монофизитство. Это Феодорит и сделал составлением своей истории. Но это только половина дела Феодоритова. С другой стороны ему нужно было показать (а это он и сделал, как указано было выше), что Антиохийская церковь, несмотря на некоторые печальные явления в среде ее, все же была могущественною поборницею истины в IV и начале V-го века. Если таково прошедшее Антиохийской церкви, то легко догадываться, дает заметить историк, что и в позднейшее время не было причин отступать ей от славного пути, и значит и в эпоху монофизитскую, не смотря на вражду Александрии к Антиохийцам, она остается твердою хранительницею веры — и ей, этой церкви, нужно больше верить, чем представителям Александрийской церкви, из недр которой появлялись ересь за ересью. Итак цель истории Феодорита — полемико-апологетическая, в виду появления монофизитства.

Укажем характеристические черты церковной истории Феодорита. История его наполнена религиозно-нравственными сентенциями, направленными к возбуждению религиозно-нравственного чувства. Быть может, это зависело от того, что она принадлежит перу духовного лица. Представим несколько примеров. Вот после царствования Юлиана наступает царствование Иовиана, в котором христиане с значительною основательностью чаяли найти себе покровителя и благодетеля в духе Константина. И однако ж, проходит несколько месяцев со времени его воцарения и смерть похищает второго Константина. Пользуясь этим случаем Феодорит замечает: «я думаю, общий Распорядитель над всем ради обличения нашего нечестия сначала дарует нам блага, но потом снова отнимает их, научая нас чрез это, как легко для Него подавать нам все, что Ему угодно, и что мы недостойны Его благ, если не будем проводить жизнь лучшую (IV, 5 (4)). Или с другой стороны, наблюдая в исторической жизни события, когда злых правителей сменяют добрые, напр. Валента Грациан, Феодорит выражает следующую назидательную мысль: «Человеколюбец (Бог) управляет своим милосердием, и правосудием, как бы весами и браздами: когда видит, что кто-либо беззакониями превышает меру Его человеколюбия, тогда правосудным наказанием препятствует стремительности зла» (V, 1). У Феодорита в различных местах его истории рассеяно немало в подобном роде моральных афоризмов. Он пишет: «Так пред великими делами людей благоговеют невольно даже враги их» (II, 32, (28)) и т. д. Он хочет придать своей истории характер назидательности, но эта черта не проходит красною нитью чрез все его повествование и потому не составляет необходимого элемента, неразрывно связанного с этим повествованием.

Феодорит любит, говоря о более важных и даже менее важных духовных представителях церкви, прилагать к ним эпитеты: «святой, дивный, мудрый, святейший, великий, божественный, учитель церкви» и пр., но такое почтение к предстоятелям церкви не превращает его в панегириста лиц духовных. Так например, желая извинить Константина Великого, решившегося сослать Афанасия в ссылку в Галлию, автор справедливо винит в этом случае не царя, который не мог хорошо разобраться в религиозных спорах, а епископов, его окружавших, которые «хотя, по словам историка, и были лукавы, но однако же, скрывая это[230], показывали все наружные достоинства» (I, 33 (31)). Впрочем, все же положение Феодорита, как высшего духовного лица, заставляло его быть не только очень осторожным, но и прибегать к молчанию там, где историческое беспристрастие требовало бы полного рассказа. Отсюда, описывая несчастия св. Златоуста, он избегает назвать по имени врагов св. Златоуста, т. е. Феофила Александрийского и других; историк объясняет свой поступок тем, что, по его мнению, «события печальные (в церкви) подобало описывать короче (συστεχχειν) и прикрывать погрешности единоверных деятелей» (V, 34)[231]. Феодорит, видимо, щадит религиозно-нравственное чувство своих читателей.

В суждениях о лицах, заблуждающихся касательно истины, Феодорит является значительно суровее, чем Сократ и даже Созомен. Приведем напр. его отзывы о Юлиане отступнике. По мнению Феодорита, сам Юлиан был жилищем демонов-губителей (εισοικισαμενος τους δαιμονας) (III, 20 (15)). По его рассказу в одном капище (Каррах) по смерти Юлиана нашли женщину, повешенную за волосы с распростертыми руками и рассеченным чревом (III, 26 (21)); в другом месте, в Антиохийском дворце, будто бы найдено было множество ящиков, наполненных человеческими головами и многие антиохийские колодцы будто бы завалены были мертвыми телами: «все это, по уверению историка, остатки Юлиановых гаданий по внутренностям» (III, 27 (22)). Оба приведенные известия встречаются из древних только у Феодорита: историк заимствует их из народной молвы весьма сомнительного качества. Отвращение, какое питает историк к Юлиану, достигает высшей степени и выражается между