Нацепив каску, я постучал по ней. Ну что, удобно. От небольшой каменюки спасет.

Инженер разжег фонари. Я взял один из них. И махнул указующе рукой, зовя на подвиги:

– Ну что, в путь, товарищи!

Атаман скривился от ненавистного ему слова «товарищ», тем более адресованного ему, но промолчал. А Ветвитский только дружественно хлопнул меня по плечу:

– Вперед. К лучшей жизни!

В пещеру мы отправились втроем – Ветвитский, Атаман и я. Остальные остались скучать, разбившись лагерем, и сразу принялись что-то жрать. Это самое сладкое и не знающее конца и края занятие – жрать и глазеть с интересом, как люди работают, покоряют недра. Бандиты, низкие натуры, что с них взять!

В катакомбах было страшно. Деревянный крепеж тоннелей местами выглядел совсем ненадежным. И самое худшее даже не то, что тебя раздавит сдвинувшийся пласт породы. А что нежданный завал отрежет от света и свободы. И придется страшно, долго и безысходно помирать, да еще в такой компании.

Единственно, что радовало – теперь меня не держали постоянно на мушке. Мои «соратники» резонно полагали, что все равно деться из катакомб мне некуда. Даже если выберусь, то наверху меня встретят тепло. Особенно будет рад Хватов, который сочтется со мной за все.

Большую часть пути мы шли в полный рост, хотя иногда приходилось пригибаться, а порой и ползти на четвереньках. Штреки. Какие-то рельсы. Брошенные вагонетки и обрубленный трос лифта. Много чего здесь осталось от старых времен, что не нашли нужным демонтировать и вытащить.

В неверном свете фонарей за нашей компанией следовали скачущие и будто живущие своей жизнью тени. И чем дальше мы шли, тем теснее становился страх.

Не то чтобы у меня клаустрофобия, но шахтером я явно не смог бы трудиться. Мне здесь было очень тоскливо и жутко. Все время казалось, что из недр земли выползет что-то чудовищное и злобное и утащит меня туда, где черти грешников в котлах варят. Насколько же прочны в нашем сознании вековые страхи и предрассудки! И ведь они имели под собой все основания. Мистический страх жил своей жизнью в тесноте прорубленных в породе заброшенных ходов.

Время от времени, после очередного шелеста породы и потрескивания старых деревянных опор, пробегал холодок по телу, подступала паника. Переводя дыхание и унимая стук сердца, я указывал дальнейшее направление. И мы снова двигались вперед.

Перепрыгивали через ржавые рельсы. Утопали по колено в воде. Складывалось ощущение, что идем мы давно. Время растягивалось резиной и тянулось страшно медленно. Хотя на самом деле путешествие длилось не так долго – золотые часы ассирийца, с которыми я не расставался, показывали это с хваленой швейцарской точностью.

Наконец мы свернули в неприметный проход. И оказались в длинном, с изломанными углами, помещении. В его центре стоял ржавый агрегат с двухметровым колесом и лебедкой, в разные стороны уходили коридоры, закутки, и свет ламп терялся в их причудливых изгибах.

– Ну вот и добрались в пещеру Али-Бабы, – сказал я и пнул ногой деревянный ящик, лежащий около ржавого остова машины.

Атаман нагнулся. Зацепил доску тонкими и сильными пальцами. Рванул на себя.

Открылось содержимое ящика. И в свете фонарей сверкнуло волшебной световой россыпью золото!

Все замерли. Это такой гипнотический эффект, который оказывает желтый металл. На миг человек впадает в ступор.

Воспользовавшись тем, что спутники застыли, как изваяния, я отступил в сторону. И почти прыгнул в узкий лаз, идущий из зала. Он уходил вниз так круто, что часть пути мне пришлось проехаться на пятой точке, при этом не выпуская из рук фонарь.

Ноги мои ударились о что-то твердое. Проход раздваивался. Я ушел вправо. Толкнул старую, но мощную деревянную дверь. Оказался в тесноте бывшего складского помещения для инструментов. Прикрутил фитиль фонаря. И задвинул тяжелый засов.

Зачем тут засов изнутри? Кто его поставил? От кого прятались? Мне это известно. Но сейчас не до того.

Слышимость, как ни странно, была неплохая. Сверху доносились крики. Потом стрельба. Призывы сложить оружие.

Потом все стихло. И через некоторое время хорошо знакомый голос прокричал, наверняка обращаясь ко мне:

– Э, предатель, выходи! Все кончено!..

Глава 45

Выбираться наверх оказалось куда труднее, чем спускаться вниз. Но я справился. Потому как жить здесь в мои планы никак не входило.

Когда я вернулся туда, откуда пришел – в зал с колесом и ящиком с золотом, меня там ждал Раскатов. Он сумрачно посмотрел на меня, сделал ко мне шаг. И обнял, постучав по плечам:

– Молодец, Сашок. Все получилось!

Действительно, все получилось. Правда, не во всем как хотелось. Но главное сделано.

Атаман сдаваться не собирался, и его положили тут же. Тело его сейчас волокли наверх. С бандитами там тоже не церемонились – кого-то пристрелили, кто-то сдался, решив, что худая жизнь, хоть и короткая, лучше пули здесь и сейчас. А вот кто сдался сразу и без размусоливаний – это Ветвитский. Не думаю, что из трусости. Просто голова его работала быстро, как бухгалтерский арифмометр – моментально просчитал все плюсики с минусиками и проценты. И тут же рухнул на землю, заорав:

– Сдаюсь!

Интересно, что на меня Ветвитский смотрел вовсе не с ненавистью, которую от него можно было бы ожидать, а всего лишь с любопытством и досадой. Ну конечно, я, щенок, переиграл матерого волка. Есть над чем призадуматься.

Его беда была в том, что он изначально воспринимал меня наивным мальчишкой. И совершил стандартную психологическую ошибку, придав объекту оперативного интереса собственные или хорошо знакомые по практике свойства и побуждения. Видя мою тягу ко всяким красивым вещам, он принял меня за прирожденного барахольщика. Решил, что во мне чутко спят жадность и стяжательство, их нужно только вовремя разбудить. К сожалению, такими барахольщиками становятся многие и в партаппарате, и в нашей организации. В людей будто бес вселяется, они начинают тянуть к себе все, до чего дотянутся. Становятся профессиональными потребителями всякого барахла. Это беда повальная. А мое увлечение книгами, приключениями и другими странами инженер посчитал за признак легкомысленности и стремления к приятным ощущениям, а также к гипнотическому мерцанию красивой зарубежной жизни.

И со всем своим опытом и проницательностью попал пальцем в небо. Я уж давно не мальчишка, с тринадцати лет воюю, а до тринадцати отчаянно хулиганил. А наивности у меня нет уже лет с четырех. После того как дурная тетка протянула мне вместо конфетки обманку, сделанную из обертки. Такая встряска для детской души, после которой я всегда с подозрительностью смотрю, протягивают мне обертку или полноценную конфету.