достоинством добавил настоятель, – если нет у тебя ко мне иных вопросов, помни, что время пролетает быстро и близится вечность, – ступай же, бди и молись, и предоставь меня моим молитвам.

Он воздел длань в благословляющем жесте, и отец Иоганнес, невольно испытывая благоговейный трепет, принужден был уйти из кельи настоятеля.

«Разгадал я его тайну или нет? – спросил он самого себя. – Не могу понять. Он как будто и вправду отвернулся и содрогнулся, стоило мне упомянуть о сути моего визита, но в конце концов всецело овладел собой. Не знаю, возымел я над ним какую-то власть или нет. Впрочем, терпение! Скоро все выяснится».

Глава 16

Эльза настойчиво осуществляет задуманное

Добрый отец Антонио вернулся после беседы с кавалером, узнав многое, о чем предстояло ему тягостно и мучительно размышлять. Он заключил, что этот человек отнюдь не был врагом церкви или государства, но, напротив, во многих отношениях походил на его почитаемого настоятеля, насколько вообще положение мирянина могло напоминать участь духовного лица. Он отвергал церковь зримую, представленную папой и кардиналами, но не кощунствуя, а руководствуясь христианским благочестием. Принять их как наместников Христа и столпов христианской веры означало одновременно богохульствовать и предать Христа и христианство, и потому истинным христианином мог быть признан лишь тот, кто совершенно отрицал папу и его присных как в духовной, так и в материальной сфере.

Его по-отечески доброе сердце прониклось состраданием к смелому молодому аристократу. Он всецело сочувствовал ему в его несчастьях и даже желал ему успеха в любви; но как помочь ему добиться благосклонности Агнессы и, прежде всего, как смягчить ее бабушку, не взяв на себя одновременно ужасной задачи – обличить и разоблачить лицо, облеченное высочайшей духовной властью, перед которым всю церковь на протяжении многих лет учили преклоняться как перед священным, непогрешимым, боговдохновенным носителем высшей истины? Подлинно благочестивые чада церкви, воспринявшие проповеди Савонаролы, уже давно подозревали, что чем искреннее они будут следовать учению Христа, тем решительнее станут отрицать папу и кардиналов, однако они до сих пор опасались призывать народ к открытому мятежу.

Отца Антонио до глубины души взволновало известие о том, что его святого настоятеля отлучили от церкви; лежа ночью без сна и непрестанно ворочаясь с боку на бок, он все ломал голову, как пережить грядущую бурю. Он легко нашел бы ответ, если бы увидел состоявшееся во Флоренции примерно в это же время собрание, на котором неустрашимый монах так встретил весть о своем отлучении: «Из Рима пришли папские указы, не так ли? В них я объявлен сыном лжи и неисправимым грешником. Что ж, на это вы можете ответить так: „Тот, кого нарекаете вы этими позорными именами, не имеет ни фаворитов, ни наложниц, но отдает всего себя единственно проповедованию веры Христовой. Его духовные сыновья и дочери, отверзшие слух свой его учению, не проводят время, предаваясь порокам. Они исповедуются, они причащаются, они живут честно. Этот человек жертвует всем, дабы возвеличить церковь Христову, вы же разрушаете ее“. Близится час, когда мы отопрем дверь тайной комнаты: достаточно будет нам повернуть ключ, и оттуда хлынет невыносимое чумное зловоние, смрад, испускаемый городом Римом, и мерзкий дух этот распространится по всем христианским странам, и весь мир оттого занедужит».

Отец Антонио по своему характеру совершенно не в силах был столь мужественно бросить вызов презренной, погрязшей в пороках церковной власти, хотя без колебаний пошел бы на смерть вслед за своим настоятелем, указавшим ему дорогу. Он был наделен истинно творческой природой и не более способен применять грубую силу против злого, жестокого врага в человеческом обличье, чем летающая по воздуху птичка – вступить в бой с облаченным в доспехи войском. Таким творческим натурам присуща определенная сила. Производились любопытные подсчеты той мускульной энергии, которую требуется затратить ласточке, чтобы беззаботно скользить в поднебесье, и она оказалась огромна, однако эту силу нельзя направить на низменные земные цели, а для своего проявления она нуждается в эфире. Отец Антонио мог создавать прекрасные произведения искусства, он мог согреть, возвысить душу, мог утешить, а когда более сильная натура подавала ему пример, мог следовать за нею с безусловной нежностью истинной преданности, однако ему недоставало решительности и прямоты ума, чтобы отбросить отжившие предрассудки прошлого, когда его установления устаревают и, говоря иносказательно, превращаются из удобных жилищ в отвратительные темницы. А потом, у настоящего художника всегда есть собственный зачарованный остров, и если мир печалит и утомляет его, он может уплыть туда, чтобы отдохнуть душой, подобно тому как спящего Юла Киферея унесла вдаль от звона мечей на ложе из цветов, окутанное фимиамом сотни алтарей, воздвигнутых во славу Красоты[55].

Поэтому, проведя бессонную ночь, добрый монах встал с первыми лучами рассвета и безотчетно принялся пересматривать наброски убранства часовни, пытаясь забыть о своих тревогах. В утренних сумерках он поднял свой рисунок, изображающий Мадонну с Младенцем, и, глядя на него, предался благочестивым размышлениям, а облака, обрамляющие горизонт, тем временем, по мере приближения дня, все ярче наливались розово-пурпурным и фиолетовым.

– Гляди! – сказал он себе. – Вон там плывут облака в точности того розово-пурпурного оттенка, что бывает у цикламена и что так любит моя малютка; да, я выберу цвет цикламена для того облака, на котором запечатлею Богоматерь. А вот там звезда, совсем такая же, как зажглась на небе вчера вечером, когда я в задумчивости смотрел на Агнессу. Мне казалось, я узрел в ее свете ясное чело Богоматери, сияние лика Ее, и взмолился, чтобы мне было ниспослано хоть сколько-то сил, дабы я смог показать людям то, что приводит меня в Божественный восторг.

И монах взялся за карандаш и принялся поправлять рисунок, отчетливо обводя контуры и напевая:

Ave, Maris Stella,

Dei mater alma,

Atque simper virgo,

Felix coeli porta!

Virgo singularis,

Inter omnes mitis,

Nos culpis solutos,

Mites fac et castos!

Vitam praesta purem,

Iter para tutum,

Ut videntes Jesum

Semper collaetemur![56]

Пока монах пел, в дверях появилась Агнесса.

– А, вот и ты, моя птичка! – сказал он, отрываясь от работы.

– Да, – откликнулась Агнесса, подходя ближе, заглядывая ему через плечо и пытаясь рассмотреть рисунок. – Ты разыскал того молодого ваятеля?

– Разыскал; он славный мальчик, сказал, что знает место на берегу, где остались руины древнего языческого храма, и съездит туда за мрамором, а мы этот мрамор освятим во имя Христа и Пресвятой