париков нет. И вообще, половины массовки нет – кто-то заболел, кто-то еще обедает, кто-то переживает тяжелый развод. Яша попытался запить, и лишь благодаря быстрой реакции Упыря и умным часам удалось предотвратить катастрофу. Сам Упырь ходит не в себе, потому что его юная женушка снова лежит на сохранении с угрозой выкидыша.

В общем, в последний момент полезли косяки, которые где-то скрывались все это время.

Сумасшедшая Офелия, исполняющая очередную трогательную, полную тоски песню, от которой в обычное время зрители начинали хлюпать носами, сорвалась и заорала на тружеников:

– Какого лешего вы делаете?!

– Тут немного подтянуть, – отвечает один, скрежеща инструментом.

Музыка стихает, Офелия замолкает, слышно, как она совершенно не по-девичьи клацает зубами.

Наконец подтянуто. Снова начинается ария – но тут старший рабочий, ругнувшись, прогоняет младшего и начинает скрежетать снова. Офелия издает сдавленный вопль:

– Что происходит?!

– Ослабить. Вы же не хотите, чтобы все лопнуло?

Спустя каких-то двадцать минут они определяются, что на самом деле надо заменить, и Юлия сулит страшную смерть каждому, кто еще раз заскрежещет во время ее исполнения.

В разгар действа приносят наконец занавес – черно-красный, похожий на сон анархиста, – надо делать перерыв и вешать его. После того как он наконец повешен, выясняется, что рельса никуда не годится. Из-за занавеса кричат и скандалят, сам он полощется, и создается полная иллюзия того, что это бунт вещей.

– Стоп! – кричит Юлия. – Осветитель! Вот сейчас наконец-то было то, что надо! Запишите!

Что, интересно знать, запишет осветитель – великая тайна. Зато точно известно: то, что так восхитило режиссера, больше никогда не воссияет. Свет не приручается, хоть ты тресни.

«На генеральных репетициях обязательно должен быть скандал, – философски напоминает себе Мария, незаметно проглатывая таблетку валерьянки, – в таком случае нас ждет невообразимый успех. Час дня уже, а мы еще не раскачались».

Занавес вдруг приходит в движение и начинает гонять людей по сцене – то скоро, то медленнее, а то и поперек, как и положено, символизируя неумолимую судьбину. Гамлет, издав вопль, ожесточенно терзает его – и срывает, рабочие снова лезут, чтобы восстановить статус-кво.

– Продолжайте же, черт бы вас всех побрал! – кричит, срываясь на визг, неузнаваемая Лялечка, и Мария спохватывается: сейчас ей надо не валерьянку распивать, а быть на сцене, излагая Марку-Гамлету результаты обращения взора внутрь себя.

«Спасите!» – только и думает она, взлетая на сцену и пытаясь сделать вид, что уже давно там.

Подлый занавес сдвигается – и Мария-Гертруда оказывается лицом к лицу с Призраком так, что становится глупо отрицать, что она его не видит.

Апофеозом идет основной скандал, после которого Юлия-Офелия откровенно плюет на все, говорит: «Все, я утопилась». И демонстративно садится на передний ряд, всем своим видом показывая, что она выкрутилась – теперь очередь других.

Актеры поют дрожащими голосами, у всех чугунные головы, свет вытворяет черт знает что, музыканты будто впервые играют свои партии. Ноги у всех ватные, языки горят, слова вываливаются из памяти.

Будет ли финал этому всему?

Наконец Юлия, поднявшись, делает знак:

– Стоп! – Открывает рот, точно желая что-то сказать, но машет рукой. – Все свободны.

Когда стаи шатающихся зомби, до недавнего времени бывших воодушевленными, подающими надежды актерами, удалились прочь, в зале остались лишь Юлия, не имеющая сил, чтобы снять все эти Офеличьи накидки, и Мария, которая чувствует себя так, точно на самом деле отхлебнула вина с крысиным ядом. Где-то по театру блуждал тенью своего брата Алексей-Клавдий, то ли отдуваясь, то ли прячась ото всех.

В темном зале скрывался Гуров, который все это время честно пытался не смотреть на прилюдные конвульсии агонизирующих актеров. Наверное, есть что-то хуже незваного зрителя генерального прогона, таящегося во тьме зрительного зала, но представить себе это явление непросто. Полковник сто раз пожалел о своих неформальных методах и проклял фантазии. Но дело есть дело, сам заварил. Он набрал номер Крячко.

Глава 25

Подошел Алексей, все еще в гриме и костюме Клавдия:

– Что, уже разошлись?

– Угу.

– Юля, я говорил тебе, что еще рано давать премьеру. Они же все больные…

– Это их нормальное состояние, хроническое. Ты не сипишь? – обратилась Юля к Марии.

– Вроде бы нет.

– И ты не сипишь?

– Нет, – пожал он плечами.

– И я не сиплю. Эти бездельники постоянно болеют всем, от ангины до простатита. Нет смысла откладывать.

– Они ни слова не помнят.

– Помнят. А не вспомнят – опозорятся.

– Юляша…

– Все! Если ты так настаиваешь – не будем играть. Звони всем и отменяй.

– Кому – всем?

– Телевидение, радио, флюэнсеры и прочая нечисть – тебя сожрут с кашей, и можешь быть уверен, что больше ты их не соберешь.

– Ни-ког-да, – подтвердила Мария, делая глоток, – отменное вино.

Хлопнула входная дверь.

– Кого там черт принес? – удивилась Юлия, поднимаясь и оглядываясь.

В зрительный зал вошли двое – скромно одетый худощавый молодой человек и улыбчивый коренастый мужчина.

– Доброго всем вечера, – сказал крепыш, – позвольте представиться: полковник Крячко Станислав Васильевич.

– Рожнов Степан Александрович, – назвался молодой человек, – следователь.

– Следователь? – светски улыбаясь, осведомилась Мария. – Это интересно.

– Да, – не стал противиться тот и замолчал.

– Чем можем быть вам полезны? – поинтересовалась Юлия.

– Вы – вряд ли, – галантно склонив голову, сообщил Крячко, – а вот Ситдиков Алексей Юрьевич… это же вы?

– Конечно, я. С товарищем следователем мы уже знакомы.

– Вот и славно. Давайте пройдем в какое-нибудь более удобное место?

– Да можно и здесь.

– Можно, – покладисто согласился Станислав, – а вы, дамы, кем будете Алексею Юрьевичу?

– Невеста, – не моргнув заявила Юлия.

– Сестра, – солгала Мария.

– Ну, раз так, то, полагаю, можно и тут, – подал голос следователь Степа и, устроившись в кресле, умостив на колени папку, принялся писать. Станислав же – излагать:

– Итак, вы имеете право давать объяснения и показания