спешил. Дамочка и прибралась, подтерев за собой там, где обычно следят именно по-женски, кастрюлька, ручки на кухне, бокальчик. Зачем безвинному человеку заниматься этим?.. Так, стоп, мы удаляемся в дебри бездоказательных предположений».

Можно считать доказанным, что Мария была права с самого начала и женщина двадцать первого ноября тут была, пусть ни Ситдиков-младший, ни Яша с Упырем ее не видели. Не видела и камера – но это как раз объяснимо, если электричества не было до часу дня. Вот потому-то наверняка и камин Сид затопил.

Кстати, о каминах. И гостиных.

Он спустился вниз, пошарил еще раз, заглянув в кухонные ящики, пустой холодильник, духовку и прочее. Наведался в том числе и под диван, и между диванными подушками, но ничего нового, кроме пыли, не обнаружил.

«Жога утверждает, что оставил бумагу с «дарственной» Сида на столе, но ни в папке с документами, ни где-то еще ничего похожего не было. В мусорке тоже. Предположим, ее кто-то мог забрать или же… Черт подери, почему бы нет?»

И Гуров полез в камин, обшарил топку – ничего постороннего, открыл дверцу поддувала, выдвинул поддон, в котором толстой серой подушкой возлежала холодная, уже затвердевшая зола.

«Возиться так возиться, – решил он, погружая в нее пальцы, – так. А вот это, по ходу, какая-то эврика».

Гуров осторожно, бережно извлек обгоревший комок. Так его старательно сминали, что как только он, чуть подпаленный, уменьшился в размерах, то просто провалился сквозь решетку.

Кусочек бумаги, исписанный аккуратным, уже знакомым почерком: «…разрешаю использовать музыку ко всем композициям бесплатно, бессрочно. Целую, Миша».

Итак, Жога не солгал, что само по себе неплохо. И кто-то попытался уничтожить эту индульгенцию. Конечно, это мог быть одумавшийся и наверняка уже набравшийся Сид, но вполне законно предположить, что это могла быть и та самая женщина, которая вернулась, чтобы стереть следы своего пребывания, раз, и исключить возможные притязания на наследство Сида – два. И это может быть лишь одна персона, а именно: мудрейшая блондинка Юля Таненбаум, она же Ю. А. Буряк.

Вот если ее подставить в эту картину – то все идеально сходится. Даже линзочка вот эта. «Майя свет Ли удивилась, что у девушки глаза были разные. Они были бы одинаковые, если бы Юленька второпях не посеяла вторую линзу – и, наверное, в сердцах отшвырнула флакон с физраствором. Возможно? Да вполне».

Только опять-таки все эти мелочи – для книжек и кино. Наворочено в этом деле порядочно, и на этом шатком материале обвинения не построишь. У милой Лялечки наверняка имеется алиби, ее никто не видел, отпечатков пальцев нет, показания Ли – ерунда полная, смерть Ситдикова наступила от естественных причин – он замерз, а не погиб в результате наезда.

«Целая корзинка фактов, но ничего ты, сыщик, не добьешься, а девочка умненькая выяснит, что она имеет все шансы выйти сухой из воды».

Поискать свидетелей? Они уже все найдены и опрошены.

Предположим, нежданно отыщется сверхосведомленный сосед или даже выяснится, что сторож-чекист, допустим, видел, как сбили Сида или как уезжал Майин «Мерседес». Возможно, даже вспомнит номер.

Свидетель будет настаивать на том, что что-то видел, а Юля – на том, что не было ничего. Дело потолстеет на пару протоколов, Степа подошьет их – и что?

«Ну что ж, в отсутствие доказательств их формируют. Необходимо добиться Юлечкиного признания. Конечно, признание вины – не безусловное доказательство, и все-таки, после того как она поплывет, получится снова пройтись по всей цепочке, выявить и зафиксировать факты, которые, кроме нее, никто не знает. И даже если в суде она вдруг пойдет в отказ – пересилить это станет проще. Осталось сообразить, как получить данное признание».

Мизерный шанс, попахивает авантюризмом и фантазиями. Ну да, фантазиями. Как Станислав сказал: «А взял бы хотя бы раз да пофантазировал». В этом развеселеньком деле Гуров неоднократно позволял себе подобное – и это всегда оказывалось оправданным.

И снова полковник позвонил покладистому Степану:

– Есть парочка моментов, прояснить. Конечно, после осмотра к вам загляну. Ключи-то надо отдать. И обсудить детальки одной авантюры. Благодарю. Я сейчас.

Глава 24

– Ну-с, что скажешь, Машель?

– По-моему, гениально.

– Иди к черту.

Юлия извлекла откуда-то из-под кресла бутылку вина и пару стаканчиков. После первых глотков спазм, сдавливающий виски, отступает, мышцы расслабляются, и обе актрисы начинают походить на тех, кем были изначально: красивых, успешных женщин, причем в своем уме. Мария протянула Юлии баранку.

– Все-таки хорошо, что Сида нет, – заметила та, ломая угощение и по-братски деля на двоих.

– Почему вдруг?

– Было бы смертоубийство.

…Только что завершился генеральный прогон, и теперь Мария была готова признать, что за всю свою долгую творческую жизнь не видела ничего более великого и ужасного.

Никогда рабочие не чинили ничего так не вовремя. Никогда так талантливо и разнообразно не посылали тех, кто пытался их выгнать или хотя бы заставить прекратить стучать. Никогда репетиция не тянулась так ужасно и душно и одновременно не фонтанировали новыми идеями те, кто все это время открывал рот лишь для исполнения своих партий.

– Юлечка, а что, если я в пятом акте…

– Раньше надо было импровизировать, – отрезает неузнаваемая Юля, как-то растерявшая свою деликатность, мягкость и всепрощение.

– Юляша, эта дура никак не поставит мне ирокез…

– Камзол ползет по швам…

– Я что, так и буду играть в самодельных шортах?!

– Юля, я просто предупреждаю – к премьере я не закончу декорации…

– Можно мне вместо лопаты заступ?

– Обязательно падать, когда меня закалывают? Измажусь весь.

Никто не ожидает, что на генпрогоне все будет «как на премьере», но ничего подобного и в помине нет. На сцене представлена от силы четверть необходимых декораций, хотя Юля еще два месяца назад поставила задачу сделать «любимовский», «как тогда на Таганке» занавес, двигающийся по сцене, из нейлоновой рыболовной сетки, черных и красных шерстяных ниток.

У дамской части массовки «не рисуется», у мужской части – не стоят, как это было задумано, высокие прически, а