– Даже если все правда, это не значит, что она сейчас плетет против кого-то заговоры.

– Меня не волнует, правда это или нет. Для меня главное то, что можно выдать за правду. Она практиковала магию – этого достаточно.

– Ты чудовище. – Ну вот, наконец я сказал это вслух. – Я этого не сделаю.

– Еще как сделаешь! – Мать посмотрела на меня с прищуром. – А если нет, я тебя уничтожу.

– И это, Августа, ударит по тебе гораздо сильнее, чем по мне. Подумай, все годы, что ты мне посвятила, будут потрачены зря. Все стрелы пролетят мимо цели.

– Поверь, в моем колчане хватает стрел. И неужели ты думаешь, что ты такой один на свете?

– Я не думаю, а знаю – я твой единственный сын.

– По крови… но закон – это не кровное родство. Давай не будем играть словами и препираться. Ты дашь показания против Лепиды и не скажешь ничего, кроме правды. Почему ты упрямишься?

– Она была добра ко мне, и у меня нет никакого желания причинять ей страдания.

– Значит, ты выбираешь сторону той, кто плетет против меня заговор.

– Пока что ты не представила ни единого доказательства того, что она злоумышляет против тебя. У меня есть только твои слова, а этого мало.

– Я не должна представлять тебе никаких доказательств. Ты не судья, ты всего лишь свидетель. – После этих слов мать решила перейти на лесть. – Ну же, будь благоразумен. Мы должны уничтожить всех наших врагов. Что сказал Август в свое оправдание после убийства сына Цезаря от Клеопатры? «Нет в многоцезарстве блага…»

– Не стал бы сравнивать эти две ситуации.

– Боги, какой же ты упрямый, лишь бы со мной поспорить!

– Уверен, тебе это в новинку, ведь никто не осмелился бы тебе перечить.

– Если мой сын отстаивает свое мнение, я готова ему аплодировать. Это… это значит, когда станешь править, никто не сможет на тебя повлиять, ты сам будешь принимать решения.

Так она поставила точку в нашем разговоре. Я должен дать показания. Мать, как приманку, продемонстрировала мне то, что, как мы оба знали, и являлось нашей конечной целью.

И все же мне было мучительно давать показания. После я вернулся в свою комнату и заплакал. Лепиду быстро нашли и казнили. В день ее смерти я отказался от еды и молил о прощении.

* * *

После казни Лепиды очень долго ничего не происходило – или мне так казалось, потому что тогда время для меня протекало весьма странно: то как во сне, то как в бреду. Но постепенно все мои тревоги улеглись. Возможно, они были следствием разговора с матерью и ее угроз уничтожить меня, своего единственного сына.

Наступила осень. Перемена погоды неким образом подтолкнула меня к мысли о том, что того разговора в знойный летний день не было в реальности. Так одно время года словно отменяет все то, что происходило в предыдущее. А может, я на самом деле верил в магию – в то, что прохладный воздух развеет прошлое.

А потом наступил день, когда я увидел ее. Она быстро вышла из покоев Августы, голова ее была покрыта шалью, но лицо можно было разглядеть. Локуста. И я понял – понял, какой инструмент выбрала мать для достижения своей цели.

XXIX

Локуста

Я увидела его и остолбенела. Он смотрел на меня. Агриппина уверяла, что он никогда не заходит в эту часть дворца, и вот он стоит на пути.

В последний раз я видела его семь лет назад, но где бы мы ни встретились, я бы его узнала. У него были запоминающиеся серо-голубые глаза; казалось, он способен видеть людей насквозь. Теперь он – высокий, широкоплечий, с сильными ногами – был далеко не тот робкий мальчик; еще немного, и можно будет назвать его мужчиной.

Деваться мне было некуда, и я заговорила первой:

– Полагаю, ты принц Нерон.

Я улыбнулась, понадеявшись, что он меня не узнает.

– Верно. А ты, полагаю, отравительница Локуста.

У него был холодный и глубокий голос взрослого человека. Мне конец. Агриппина просчиталась. В голове мелькнула идея притвориться кем-нибудь, но он был слишком умен для таких приемов. С умными людьми следует обращаться с должным уважением.

– Да, – признала я, – но за свое ремесло я уже поплатилась – несколько лет провела в тюрьме.

– И как оттуда вышла? – настороженно спросил он.

– Твоя мать за мной послала.

– Ну конечно. Давай найдем место для беседы. – Он кивнул в сторону апартаментов Августы. – Подальше отсюда.

Меня это устраивало, ведь если бы Агриппина нас увидела, то обвинила бы в провале меня, свою ошибку точно бы не признала.

Он провел меня в глубину садов, где никто, кроме нас, не прогуливался, только два или три садовника стригли кусты и обрывали высохшие листья. Мы выбрали скамью подальше от них, да и шум воды в фонтане неподалеку приглушал наши голоса.

– Ты убила моего приемного отца.

Его голос. Я надеялась, что ни один человек не заговорит со мной голосом суровым и безжалостным, как у богов.

– Ты притворялась, будто заботишься обо мне, а сама тем временем отнимала его у меня.

– Это работа. У меня не было выбора.

– Ты могла отказаться.

– В моем деле отказываться нельзя.

– И теперь ты здесь, чтобы снова кого-то у меня отнять. Кого?

– Этого я не знаю.

– Как это – не знаешь?

– Яд на всех действует, отравить можно любого. Она не сказала кого – видимо, решила, что так будет безопаснее.

– И ты не можешь выведать? Расспроси о деталях, скажи, что так легче подобрать яд.

– Ты когда-нибудь пробовал заставить Августу что-то сделать? Для такой, как я, это невозможно. К тому же ты, похоже, и сам прекрасно знаешь, как действует яд.

– Я знаю, что мать принимает противоядие. Так она чувствует себя в безопасности.

– Возможно, всем следует так поступать, – рассмеялась я. – Но скажу тебе по секрету: это не действует. Люди воображают, будто это их защитит, но на самом деле пребывают в мире блаженного неведения. Таких легче отравить, потому что они теряют бдительность.

Уж не знаю почему, но мое откровение смягчило Нерона, он даже едва заметно улыбнулся.

– Каково это – распоряжаться жизнью и смертью? Понимать, что можешь одним глотком своего зелья лишить кого-то будущего? Что ты чувствуешь, когда на нас смотришь? Забавляешься? Или тебе грустно?

Я посмотрела ему в глаза. О, эти пронзительные, все понимающие глаза.

– Когда станешь императором, узнаешь, каково это.