Я умножила в голове шестьдесят лет на триста шестьдесят пять дней в году.

– Двадцать одна тысяча девятьсот бесед!

– Ты забыла про високосные года, Кирочка, – заправила Алла локон за ухо. – Значит, еще плюс пятнадцать.

– Хватит ковырять палкой грязь. Или пойдем на вернисаж, или давай разгадывать, что такое твое mi2.

– А если не разгадаем?

– Ты же умная, Алла. Ты рисовала такие штуки в шесть лет. Почему сейчас не получается?

Помолчав, она ответила:

– Мне бы и самой хотелось знать, Кирочка. Ты не представляешь, что за пытка для ученого – не понимать задачу.

– Это ведь не просто так? – решила прикинуть я на себя маску ученой. – Тот пикник и то, что мы все снова вместе?

– Нет, Кирочка. Это судьба. А еще, – легонько коснулась она моей руки, – я хотела, чтобы мы подружились. Опять. Тебе не страшно, Кирочка, не страшно из-за уравнения?

Наверное, девушке с фиксирующей шиной на шее, следящим кольцом-маяком на шнурке и ментально особенной семейкой, девушке, что находится в самом сердце гнезда Воронцовых, в окружении ядовитой оранжереи, водопадов, задвоенных изображений на картинах и уравнения смерти на дверях, следовало бы бояться.

И мне было страшно. По той же причине, что и Алле. Я боялась никогда не узнать правду. И что хуже всего – стать такой, как моя мама, безо всякой на то причины. Ведь что-то должно было произойти: судьба или проклятие, но что-то привело меня в эту самую точку.

Для Яны точкой были стринги, для Аллы – уравнение, для Кости – свадьба, для Максима – ужас, а для меня – ответы.

Алла неуверенно пожала плечами, когда я вытащила ее на танцевальную площадку.

– Кира, привет! – неуклюже врезался в нас Антон. – Тут офигенно! Ты пробовала белый трюфель? А вон там фонтан розового шампанского. Не из рюмок! Он бьет тысячей литров, прикинь!

– Рада, что тебе нравится.

– Еще б музыку повеселее.

– Можно устроить.

Приподняв юбки, я направилась к оркестру. Прокричала распорядителю во фраке, что Алла Воронцова просит что-то потанцевальней. Скрипки, арфы и духовые ускорили ритм, обыгрывая популярные хиты.

Мы с Аллой начали кружиться, держа друг друга за предплечья. Когда она вошла во вкус, я отпустила ее, отдаваясь музыке. Так происходило со мной каждый раз, стоило оказаться во власти звуков. Если бы под ногами был лед, я бы начала изображать вращения и дорожки шагов.

Безо всяких схем, учебников, тренировок, лишь так, как чувствовала, как проживала, как жила в этот самый момент.

Я закрыла глаза и, кажется, в кого-то разок или два несильно врезалась, пока танцующие не разошлись подальше. Иногда я исполняла выпады ногами, вертикальные шпагаты (к счастью, на мне были трусы!).

– Кирочка! – поймала меня за ладошку Алла. – Боже, как красиво ты двигаешься! Какая ты пластичная!

– Это точно, – остановился около нее Максим, принимая мою руку, – на что ты способна без воротника?

Стоило ему прикоснуться, и оркестр заиграл медляк.

Темно-синее небо нарядилось в купол с серебряными оборками поверх юбки. Стразы-звезды робко подрагивали внутри синевы, не решаясь заблестеть в полную силу, чтобы не мешать романтике, творящейся под ними.

Антон пригласил на танец Аллу, но она смущенно отказалась и отошла к столику с напитками, где я заметила Роксану в золотом струящемся платье с ярким зеленым напитком в руках. Она не сводила с меня и Макса взгляда.

– Твой шпагат довел до инфаркта отцовских престарелых партнеров и их юный эскорт. – Максим вел меня в танце, к счастью, в противоположном от Роксаны направлении.

– А кто здесь твои друзья?

– Кто?

– Друзья? – принялась объяснять я с налетом издевки: – Это такие люди, с которыми можно поболтать, довериться, поддерживая друг друга. Дружба – как бы антоним слова «подстава».

Опираясь о его плечо, когда Максим еле удержал меня в танцевальной поддержке (не разбираясь в дружественной), я сделала мах ногой, оставаясь на месте телом, но нога описала полный круг.

– Все было не так, – начал Максим, скрипя зубами, но нас перебила золотая колонна на бесконечных загорелых ногах с рыжим полумесяцем поперек головы.

– Ты выколешь кому-нибудь глаз! – сделала Роксана вид, что уворачивается от меня в сторону. – Такие танцы на пилоне крутят, а не в приличном обществе.

Шанс, что к концу вечера на моей шее появится второй воротник Шанца, увеличился вдвое, и только появление рядом Аллы спасло полумесяц Роксаны, который мне так сильно хотелось запульнуть подальше.

Удивляясь начавшей мелькать во мне то там, то здесь зачаткам агрессии, я с радостью поспешила следом за Аллой, когда она позвала меня и Максима послушать приветственную речь хозяйки торжества.

Мы остановились перед входом в шатер с работами Воронцовой. Я прочитала вывеску на дизайнерской афише: «Пара Парадокс».

– Матушка все вырученные средства отправляет в фонд помощи больным, – гордо произнесла Алла.

– Круто. А какой больнице?

– В фонд лечения душевнобольных пациентов.

Может, и мою маму будут когда-нибудь лечить за деньги из фонда Воронцовой.

Алла прошла внутрь шатра и слилась с толпой. Я слышала, как раздаются возгласы одобрения, аплодисменты, а меценаты выкрикивают суммы, предлагаемые за работы Воронцовой. Никаких ценников не было, но и ударить в грязь лицом гости не могли, называя не меньше трехсот тысяч.

Наверное, приятно чувствовать, что ты вылечил всех психов на Земле, нарисовав несколько сотен картин.

Я шла мимо полотен. Они были абсолютно разных размеров. Совершенно крошечные – со спичечный коробок, и огромные – с автомобильную фуру.

Два апельсина, два подсолнуха, две табуретки. Две чашки, солнца, книги, сапога, перчатки, плюшевых мишки, Эйфелевых башни, человеческих скелета…

Все по паре. По два. Или мне пора лечиться на средства фонда Воронцовой, или… Моя мать терпеть не может двойки, а Воронцова сходит по ним с ума, но в другом смысле.

– Кирочка, родная, что скажешь? – подошла ко мне художница, пока я пятилась от пары белых пауков с мохнатыми лапками. – Выбирай, дарю тебе любую картину! На память! Когда решишь, какую хочешь, Яна отправит ее к вам домой.

Я испугалась, что в нашей двушке нет ни одной стены высотой двадцать метров, каких размеров достигали иные работы.

Кивая и бубня какие-то «спасибо» и «что вы, что вы», я пятилась прочь из шатра под возгласы: «Три миллиона!», «Беру за пять!», «Это шедевр!», «Невероятно!», «Браво!», «Сенсация!».

В горле пересохло.

На меня пыхали тепловые пушки, летели золотистые конфетти, вырезанные числом «два». Отряхиваясь от них, я свернула к фуршетной зоне в попытке отыскать водопой.

– Максим? – увидела я его за высоким