— …Считайте, что вы их уже видели, — продолжил я. — Так что шантажировать меня нечем.

— Я ему об этом скажу.

Неужели все действительно так просто? Но затем до меня дошло.

— И что тогда произойдет? — спросил я.

— Que sera sera. Что должно произойти, то и произойдет, — сказал он. — Выживет сильнейший. Как ты сегодня усвоил, тебе придется есть то, что тебе предлагают.

Здоровяк не предложил меня подвезти, а я его об этом не просил. Я прошел полтора километра по грунтовой дороге, потом еще полтора — по растрескавшейся велосипедной дорожке вдоль шоссе. Темнело. Деревья стояли стеной, казалось, все теснее смыкаясь друг с другом. Телефона у меня с собой не было — я специально оставил его в Парке приключений. Странное ощущение — полностью утратить контакт с внешним миром. Но в данный момент я нуждался именно в этом. Мне требовалось подумать. Уже сидя в автобусе и глядя в окно на мрачную стену леса и приближающиеся огни пригорода, я продолжал просчитывать варианты.

22

Лаура работала над четвертой, восточной стеной Парка приключений. Она перемещалась перед стеной, словно боксер, то отступая назад, то возвращаясь для следующего раунда ударов и тычков. Дети кричали; запах краски смешивался с ароматами рубленых котлет из кафе.

Время шло; я составлял все новые планы. Иногда я раздумывал, что мне делать с Игуаной; иногда пытался найти математическое решение своих проблем, но нужная ясность все не наступала. С одним исключением. Я знал, что Игуана следит за мной и выжидает подходящего момента, чтобы нанести удар. Я знал, что он где-то рядом, хотя не располагал никакими эмпирическими доказательствами этого.

Все происходило, как на быстрой перемотке.

Время шло.

Хотя время никогда не делает ничего другого. Это улица с односторонним движением. Одно из определений времени, которое мне где-то попалось, гласит: время — это постоянное и по сути необратимое движение существования событий из прошлого в будущее через настоящее. Мое внимание в этом определении привлекает слово «необратимое». Только по этой причине время должно доставляться с предупредительной наклейкой.

Я поймал себя на том, что все чаще возвращаюсь к подобным мыслям. И неважно, как много вычислений я произвожу, они не приводят к ощутимому результату. Еще я заметил, что с моими вычислениями есть проблема. Может, не совсем проблема, но все же. Во мне появилась какая-то медлительность, чтобы не сказать заторможенность. Подобное для меня в новинку и представлялось странным.

Я стоял за спиной Лауры и почему-то не мог заставить себя что-нибудь сказать. Она работала над стеной де Лемпицка.

— Привет! — наконец выдавил я.

Лаура быстро повернулась. Она выглядела немного удивленной. Я пытался вести себя естественно, как раньше. Чуть наклонился вперед, готовый обнять ее и поцеловать. Но она ко мне не подалась. Это был не поцелуй, а сухое чмоканье в щеку. Даже объятие не принесло мне радости, потому что объятия без взаимности редко доставляют удовольствие.

— Я попросила уборщиков на следующей неделе хорошенько отмыть холл, — сказала она. — В Замке приключений — еще один сюрприз. Горки пахнут прокисшим молоком. Их почистят.

Внезапно тон ее голоса стал очень деловым. Она посмотрела на Замок приключений, затем — на Большую горку, но меня не удостоила даже беглым взглядом.

— Хорошо, — машинально ответил я.

— Еще почистим Пончик, — продолжила она тем же тоном, каким говорила со мной в мой первый день в Парке. — Там такие липкие стены, что есть опасность, что дети к ним просто приклеятся.

— Спасибо, — поблагодарил я ее почти на автопилоте. — Спасибо, что приглядываешь за Парком.

— Это моя работа, — сказала она.

— Ясно, — сказал я.

Мы немного помолчали. Мне по животу как будто полоснули холодным ножом. Возникло ощущение, что я отделяюсь от собственного тела, в котором меня больше ничто не удерживает. Малоприятное ощущение.

— Я думал, может, позже мы…

— Я буду здесь допоздна, — сказала Лаура и отвернулась к стене. — Йоханна обещала сводить Туули в кино. Мне нужно закончить эту стену.

— Тогда, может, после?..

— А завтра я начну с раннего утра.

— Может, завтра?..

— У Туули занятия аэробикой.

С этими словами она вернулась к работе. Ее движения отличались точностью и быстротой; Лаура явно знала, что делает. Я по-прежнему стоял возле нее, но меня явно относило от нее все дальше, словно увлекало в открытое морское пространство.

— Следующие несколько дней у меня дел невпроворот, — сказала она, посмотрев через плечо, но не на меня. Я видел ее лицо, ее губы.

Когда мы целовались в последний раз? Спрашивать ее я не собирался.

Лаура вернулась к своей живописи. Я стоял все там же. На меня как будто дохнуло ледяным ветром. У меня зазвонил телефон. Пора. Мне почему-то было физически трудно заставить себя сдвинуться с места. Но я все-таки ушел.

— Тогда пока, — бросил я напоследок.

Лаура повернулась вполоборота и скользнула по мне взглядом.

— Пока, — коротко бросила она примерно таким тоном, каким прощаются с кассиршей в супермаркете.

Позднее в тот же день, когда Парк закрылся для посетителей, я вышел в холл и стал смотреть на фрески Лауры. Один. Я чувствовал запах свежей краски и странную боль внутри живота. Поначалу я решил, что это из-за запаха краски, но быстро понял, что краска здесь ни при чем. Стены выглядели красиво, но при взгляде на них у меня появлялось ощущение, что что-то грызет мои внутренности. Ноющая неопределенность, которая усиливалась с каждой минутой. Словно укус красивыми зубами.

В этот поздний час автобус, на котором я обычно добирался до железнодорожной станции, больше не ходил. До следующей остановки было больше километра. На дороге — пусто. Последние магазины в этой части города закрывались в десять вечера. То есть они закрылись час назад. Велосипедная дорожка тоже пустовала — в обоих направлениях. От дороги ее отделяла узкая полоска земли. Почему бы не пойти прямо посередине дороги, раз уж тут никого и ничего нет? Путь мне это не сократит и добавит рисков, связанных с дорожной безопасностью, поэтому очевидно, что ничего разумного в этом нет. Тем не менее, как часто случалось в последние дни, у меня