меняем историю, то почему бы не сделать хоть что-то полезное? Мы знаем, что болезнь Джейн могла отчасти быть вызвана стрессом из-за банкротства. Что, если бы мы смогли… ее отсрочить?

Лиам перевел взгляд с меня на окно кареты.

— Очень благородная задумка, — наконец сказал он. — Ее дерзновенность вызывает у меня восхищение. Но в ней столько изъянов, что я даже не знаю, с какого начать. — Он замолчал.

— Например?

— Например, исследование достоверно не установило, что именно произошло с банком. Мы можем хоть все до цента Генри отдать, а банк все равно лопнет.

— Нужно приберечь достаточно, чтобы хватило до нашего возвращения. Но нам выделили гораздо больше денег, чем мы успеем потратить, с одной лишь, я подозреваю, целью: чтобы мы смогли убедительно изобразить богачей и впечатлить Генри. И, поскольку с этой задачей мы уже справились…

Лиам подался вперед и шепотом спросил:

— Но вдруг что-то пойдет не так? И мы не сумеем вернуться?

Теоретически кротовая нора могла схлопнуться — что отрезало бы нам путь обратно — либо по причине дестабилизации поля вероятностей, либо из-за чего-то еще. Узнать, что случилось с тремя командами, которые так и не вернулись, никто не мог, но такова была одна из версий. Я посмотрела на Лиама — дар речи куда-то пропал, все вокруг словно пошатнулось, знакомый пейзаж сменился чужеземным — и я в нем застряла.

— Я всегда считал, что именно поэтому нас и снабдили такой суммой денег. Просто на всякий случай.

— Просто на всякий случай, — выдавила я.

— Ну, еще есть вероятность, что возвратиться сможет только один из нас. Ее тоже надо держать в уме. У меня нет никаких прикладных навыков — без денег я тут сгину через год.

— Я могла бы работать повитухой. — Я задумалась, сколько жизней смогу спасти, — на один безумный миг эта идея показалась мне соблазнительной.

— Если вернуться сможет только один из нас, я совершенно точно не позволю тебе остаться здесь. — Он, похоже, был уязвлен. Глядя в окно, он добавил: — Разве только ты не захочешь выйти замуж за Генри и стать невесткой Джейн Остен. Как ты сама говоришь, если уж мы напортачили с полем вероятностей, то почему бы не пойти до конца?

— Ты умом тронулся? — возмутилась я и тут же осознала, что слегка тронулись мы оба. Поддавшись порыву, я нагнулась к нему, взяла за руки и заглянула в глаза. — Лиам! Мы не застрянем здесь, так что прекрати эти разговоры. Но ты прав: нам нужно быть осмотрительнее. Разбрасываться деньгами нельзя. — Я примолкла. Наши пальцы, затянутые в перчатки, все еще были переплетены; расстояние между нами сократилось настолько, что я различала золотые искры в голубых радужках его глаз. Вид у него, однако, был испуганный. — Возможно, есть какой-то иной способ им помочь. Нужно придумать, как это сделать.

Лиам резко втянул воздух — ноздри его раздулись — и посмотрел на меня в упор. И стиснул мои руки с такой силой, что я пискнула — и тогда он меня отпустил.

— Ты очень хороший человек. — Он откинулся назад и закрыл глаза. — Хотел бы я…

— Что?

Пауза.

— Скажем так, хотел бы я повстречать тебя раньше. Когда мне было семь лет.

Я улыбнулась.

— Мне было бы три. У нас вряд ли нашлось бы много общего.

Он распахнул глаза и, похоже, задумался.

— Хочешь сказать, у нас сейчас много общего?

Меня озадачило то, с каким вызовом прозвучали его слова, но слышать это было приятно.

— А что, для этого мне обязательно нужно было бы вырасти в том же городе, что и ты? В Ирландии — где именно?

— Нет-нет, это мне… А ты-то где выросла? В Нью-Йорке, да?

— В Бруклине.

— В Бруклине. И как это было?

— Хорошо. — Я задумалась о том, как бы вкратце пересказать ему свое детство. — Мы жили в старом доме. Мы — это я с родителями и моя бабушка. — В то же мгновение все это всплыло в памяти: истертые каменные ступени крыльца, слабый аромат старой древесины, который чувствуешь, когда заходишь в дом, косые лучи солнца, освещавшие лестницу до самой кухни — та находилась на первом этаже, как и в нашем лондонском доме. — Его, кстати, довольно скоро построят — если считать от нынешнего года. На заднем дворе у нас был садик, куда мои друзья часто приходили поиграть, потому что почти все жили в многоквартирных домах. У мамы на чердаке была студия с окнами в крыше, и там всегда чудесно пахло краской. У нее есть студия — в смысле, она до сих пор у нее есть. — Я замялась — та студия встала у меня перед глазами, и я еле подавила внезапно подступившие слезы. Мне вспомнился тот мир — каким я воспринимала его в детстве — и как мне тогда жилось: уютно и спокойно, в окружении любви родных. — Я так по ней соскучилась.

— Правда? — Мне показалось, что он удивился. — Значит, она художница?

— Она устанавливала для меня маленький холст рядом со своим большим и давала задания. — Я улыбнулась этой мысли. — И меня все детство водили по музеям, концертам и тому подобному, когда я еще ничего во всем этом не понимала, знала только, что это ужасно важно. Помню, как впервые пришла в оперу — мне было шесть лет. С отцом. На «Волшебную флейту».

— Тебе понравилось? — осторожно спросил он.

— Честно? Я пришла в восторг. Было чувство, что музыка подхватила меня и впечатала… — Я выглянула в окно и обнаружила, что мы подъезжаем к городку. — Как думаешь, это Гилфорд? Это ведь он, да? Уже темнеет.

Здесь, на полпути до места назначения, нам предстояло заночевать. Дженкс и Норт выехали на почтовой карете раньше нас и успели все подготовить, поэтому наше прибытие в гостиницу «Ангел» было не сравнить с тем вечером, когда мы вошли в «Лебедя» и напоролись на оскорбления от хозяина заведения. По темной скрипучей лестнице нас провели наверх, в комнатах уже ждал разобранный багаж, а в отведенном только для нас салоне — ужин. Я умылась, думая не о последующих испытаниях, а о мире, из которого сюда явилась. Я редко позволяла мыслям уноситься в ту сторону, и теперь стало ясно почему: когда я представила маму — как она рисует на чердаке и гадает, все ли у меня хорошо, — меня накрыл непривычный шквал ностальгии.

За ужином я переусердствовала с кларетом и увлеклась рассказами о своем детстве, будто, вспоминая о нем, могла заново его пережить.

— Отец научил меня играть в шахматы, — вещала я. — Поразительно, если задуматься: он работал кардиологом, преподавал на медицинском факультете, но у него всегда находилось для меня время. Словно я для него была самым важным человеком в мире. Хотя, наверное,