Шрифт:
Закладка:
– Если об этом трудно говорить здесь, на улице, мы могли бы сходить и поесть нюмэна, – я указала в сторону ресторана, о котором узнала от господина Монага. Мои собеседницы переглянулись.
– Ваш муж дома? – понизила голос госпожа Омаэ.
– Да, – в тон ей ответила госпожа Тадокоро.
– Я только схожу за кошельком.
– И я.
– Не беспокойтесь, я угощаю!
Что я несу, думала я, пока эти слова срывались с моего языка. То и дело меняя места работы, я едва ли могла позволить себе кого-то угощать обедом. Однако мера казалась необходимой для приобщения к этой работе, суть которой до сих пор ускользала от моего понимания. Женщины переглянулись, заверили, что сразу же вернут мне деньги, и мы втроем направились к ресторану, где подавали нюмэн.
«Фурара», расположенная на «Участке 5», согласно выданной мне карте, была небольшим заведением, вмещающим человек двенадцать, а ее единственным работником оказалась женщина лет тридцати пяти. Интерьер выглядел просто и со вкусом, в нем преобладали бежевые тона, повторяющие оттенки лапши, тихая французская музыка создавала атмосферу, и в целом ресторан казался неправдоподобно стильным для такого района. На стенах висело два плаката господина Монага. Поскольку до «Участка 5» я еще не добралась, плакаты были старые, с профилактикой теплового удара и приветствием для соседей. Даже здесь они не смотрелись неуместно.
Мы с госпожой Омаэ заказали нюмэн с умэ и листьями периллы, госпожа Тадокоро – с карри. Возвращаясь из туалета, я представилась женщине, которую приняла за хозяйку, объяснила, что работаю у господина Монага, и поблагодарила ее за то, что повесила наши плакаты.
– О, не за что.
– Я слышала от господина Монага, что вы предлагаете скидку.
– Да, конечно. Я посчитаю вам по расценкам для господина Монага.
Я подавила желание переспросить «то есть?» и широко открыла глаза, изображая понимание: «Ах, да, конечно, по расценкам для господина Монага!»
– Я приступила к работе только на этой неделе, так что все это для меня еще в новинку. Кстати, я тут задумалась: вывешенные плакаты, случайно, не способствуют бизнесу?
– Хм-м, не думаю… – Женщина оглянулась через плечо в сторону кухни, ей явно не терпелось вернуться к работе.
Я покачала головой.
– Понимаю, вы очень заняты, так что краткого ответа будет достаточно!
– Когда два уже висят, остальные не приходят.
Ограничившись этим и впрямь очень кратким ответом, она достала из высокой узкой жестянки сухую лапшу сомэн, кинула в кастрюлю и занялась другими делами. Я вернулась на свое место, уважительно склонив голову перед соседками. Между нами ощущалась натянутость, будто никто из нас не знал, что сказать, и я осторожно дала подсказку:
– Так о чем мы говорили?..
Но обе женщины по-прежнему молчали.
– Если обсуждать это слишком трудно, – добавила я, – тогда, конечно, не надо, не беспокойтесь.
– Нет, – возразила госпожа Тадокоро, встряхнув головой. – Я охотно все объясню, – и она начала: – У нас с мужем нет детей.
– Так…
– А они говорят, это потому, что мы одиноки.
– Хм?..
– Мы одиноки, поэтому не можем иметь детей, а не отсутствие детей делает людей одинокими. Но если мы вступим в «Одиночества больше нет!», то больше не будем одинокими и тогда сможем иметь детей.
Госпожа Омаэ зацокала языком.
– Они предлагают еще и лечение? – спросила я, прекрасно сознавая, насколько глупо это звучит, но считая своей первоочередной задачей уловить суть.
Женщины покачали головами.
– Так что же это такое – «Одиночества больше нет!»?
Совершенно синхронно обе женщины потупились и пожали плечами. Из-за разницы в возрасте и росте этот абсолютно одинаковый жест смотрелся по-особому, но обе были настроены предельно серьезно.
– Помогать людям чувствовать себя менее одиноко – не такая уж плохая цель, так почему же им приходится буквально вламываться в чужую жизнь?
– Да уж… – Я понятия не имела, как ответить на этот вопрос, поэтому просто согласилась.
– А мой муж всегда дома, вот он и поговорил с ними несколько раз и постепенно начал перенимать их взгляды.
Госпожа Тадокоро выпила воду из своего стакана и вздохнула. Я принесла кувшин с водой со стойки и подлила ей еще.
– И теперь он твердит мне одно и то же: мы одиноки, хоть нас и двое, поначалу двое – это вроде бы неплохо, но со временем все равно станет одиноко, это вредно для нашего душевного и физического здоровья, и так далее.
Как раз пока госпожа Тадокоро опустошала еще один стакан воды, причем выражение ее лица осталось ожесточенным, хозяйка заведения принесла нам лапшу. Еда меня не интересовала, так что я выбрала самый простой и дешевый вариант нюмэна, какой только нашелся в меню, но нюмэн с карри, который поставили перед госпожой Тадокоро, распространял на редкость аппетитный аромат и выглядел очень вкусным.
– К вам приходили с беседами люди из организации? – спросила я.
Госпожа Тадокоро старательно закивала.
– Женщина с плаката.
Госпожу Омаэ это возмутило гораздо сильнее, чем ее подругу, и она громко вздохнула.
– У нас этот плакат висит и в доме, – добавила госпожа Тадокоро.
– Вы представляете? Она сама распространяет плакаты с собственным фото!
Госпожа Омаэ уставилась на меня вытаращенными от ужаса глазами. Казалось, больше всего ее поражает практика самовосхваления в организации «Одиночества больше нет!».
– И вот приходит она и говорит: «Вы не против повесить вот это? Может, не будет от него никакой помощи, а может, он хотя бы отчасти избавит вас от одиночества». И все время улыбается с такой напускной скромностью. – Госпожа Тадокоро поморщилась, словно разговор стал для нее невыносим, опустила взгляд, ее плечи напряглись. Мне показалось, что она стиснула руки на коленях под столом. – Они всегда напоминают про встречи в зале собраний по вторникам, четвергам и субботам, твердят, что мы должны пойти и поговорить с ними. И он ходит – и по вторникам, и по четвергам, и ДАЖЕ по субботам! А когда возвращается, только и разговоров у него, как весело там было!
Госпожа Омаэ злилась, госпожа Тадокоро явно была готова разразиться слезами. Я сидела, повторяя, как идиотка: «Вот ведь, надо же, ну и ну», – и слушала рассказ о том, как «Одиночества больше нет!» мало-помалу разрушает семейную жизнь госпожи Тадокоро!
– Знать бы еще, что важнее – не быть одиноким или вести ту жизнь, которую сам выбрал?
Она вздохнула и кончиками пальцев смахнула слезы. Платка у нее не нашлось, значит, плакать она
